В общем, под мрачное молчание следователя Корсакова и стрекот словоохотливого участкового они добрались до двери коммунальной квартиры, участковый позвонил в дверь, и через некоторое время на пороге показалась матрона в шелковом халате, о ноги которой терся кот.
– День добрый, – привычной скороговоркой начал участковый, – нам надо комнатку покойного еще раз глянуть. Мы пройдем?
Матрона, не говоря ни слова, посторонилась, давая дорогу вглубь квартиры. Антон, входя, споткнулся о кота, и сердце опять заколотилось так, что заломило виски.
Печать на двери комнаты Годлевича выглядела нетронутой, и сердце Антона сократило число оборотов. Участковый привычным жестом отковырнул с дверной коробки край бумажки с синим штампом прокуратуры и вставил ключ в скважину. Попытался повернуть, нажал сильнее, что-то хрустнуло, и он близоруко наклонился к ключу, а потом поднял на Антона растерянные глаза:
– Что за черт!
Замок не открывался. Ключ в нем не поворачивался, только хрустел. Участковый подергал дверь, оторвал болтавшуюся на соплях бумажку, внимательно ее рассмотрел и бросил на пол. Потом вытащил ключ из замка и стал изучать его, поднеся к самому носу.
– Ломали его, что ли?
Антон не ответил. Нехорошие предчувствия об отсутствии главного вещественного доказательства оформились в твердую уверенность, что зеркала за дверью уже нет.
Не дождавшись от следователя дельных указаний, участковый, видимо, торопившийся на свой опорный пункт оказывать помощь населению, воровато оглянулся на запертые комнаты соседок, убедился, что свидетелей нет, и нажал плечом на хлипкую коммунальную дверь. Створки ее медленно отъехали, явив взору представителей правоохранительных органов просторную комнату с книжными полками по стенам. Посреди стоял стул, напомнивший Антону о трупе худого старика в стеганой куртке; сейчас трупа в комнате, естественно, уже не было, но Антон инстинктивно поежился. Оба они – и Антон, и участковый – заглянули внутрь, чуть не столкнувшись лбами.
Пылинки тихо оседали в столбе дневного света, лившегося из окон на вытертый паркет; постельное белье на узкой тахте лежало неопрятным комом – Антон уже знал, что это труповозы забрали простыню для транспортировки трупа; Брокгауз и Эфрон мирно стояли на полках, и только зеркала в комнате не было.
Антон, хоть и был готов к этому, все равно потерял дар речи. Он только указал пальцем на пустой простенок и что-то промычал, но участковый понял.
– Ну что, хреново, – констатировал он в пространство, отводя глаза. – Утратили имущество, а? Ключик-то у вас был, а?
Антон аж задохнулся. Участковый, не в пример более опытный, чем следователь, сразу расставил точки над «и», обозначив крайних. Взяв себя в руки, Антон сухо сказал этому предателю:
– Давайте составлять протокол.
– Давайте, – кисло согласился участковый.
И привел обеих соседок.
Дамы были одного возраста, но совершенно не похожи друг на друга. Одна, матрона в шелковом халате, с сигаретой в зубах, явно тянула на «из бывших»; зато вторая, худощавая пожилая тетка в рейтузах и китайском свитерке, говорила окая, и даже если бы она не сообщила сразу, что всю жизнь проработала тут дворником, это было написано у нее на лбу. При этом две представительницы различных социальных слоев, похоже, мирно сосуществовали и не мучились классовой неприязнью. А может, это смерть соседа их так сплотила. Но, во всяком случае, дворничиха довольно развязно стрельнула у матроны сигаретку, и та беспрекословно ее угостила.
– Неужели вы обе ничего не слышали? – нервно спросил у них Антон. – Зеркало ведь высотой под два метра, такая махина! Как его вытащили?
– Ничего не слышали, – открестились соседки.
– Я вообще сплю крепко, – добавила матрона. – Особенно после того, как юрист наш отдал Богу душу.
– Это вы Годлевича имеете в виду? – уточнил Антон, и обе дамы кивнули.
– Ну да, Семена Юрьевича, – охотно подтвердила дворничиха. – Он же адвокатом был, потомственным. Вон, книжек полна комната. Куда все это? Имущество-то выморочное...
– Никаким он не был потомственным адвокатом, – поправила ее величественная матрона, стряхивая пепел прямо на пол. – Он – да, работал в коллегии. А отец его был сотрудником НКВД.
– Да что ты, милая, – покачала головой дворничиха, – какое НКВД? В ГПУ он работал. И квартирка вся ихняя была, это потом уже уплотнили, после того, как Юрий Семенович сгинул.
– А куда Юрий Семенович сгинул? Это отец Годлевича?
– Ну да, ну да, – мелко закивала дворничиха. – Забрали его ночью, и больше не вернулся. Семену было восемь лет... Это значит, в тридцать восьмом.
– Извините, а вы откуда знаете? – вмешался участковый. – Вы-то ведь сами тридцать первого года рождения, совсем ребенком были, Серафима Фадеевна.
– Да я-то ведь тоже потомственная, только дворник, – улыбнулась женщина. – У меня мать в этом доме работала, тогда у нас под лестницей комнатенка была. Без окон, зато с уборной своей. Мне подружки в школе завидовали... А с Семеном мы в одной школе учились. Но не дружили, конечно. Я ему не ровня была. Он ведь в отдельной квартире жил. А я в подвале. Мы про Семена все знали. Как отца его забрали, так и квартиру уплотнили. Мы и въехали.
– А Семен с матерью остался? – спросил Антон.
Женщины переглянулись.
– Нет, – покачала головой дворничиха. – С теткой. Он ведь с отцом жил, без матери. А как Юрия Семеныча взяли, тетка из деревни приехала, чтоб парня в детдом не сдавать.
– А мать что, умерла? – удивился Антон.
Воцарилась пауза.
– Не было матери у него, – с легким раздражением сказала наконец дворничиха.
– Что значит – не было? – вступил участковый. – Мать у всех людей есть.
– А у него не было.
– Ну что за чушь вы говорите, женщины! – укорил участковый. – Ну, умерла она родами, и что такого?
– Да говорю же, не было у него матери! Никто ее никогда не видел! – дворничиха начала злиться.
– А Семена Юрьевича, что же, мужчина родил? Сотрудник НКВД Юрий Семенович? – саркастически предположил участковый. Антона же вся эта ситуация начала забавлять.
– А вот хотите – верьте, хотите – нет, – загадочно сказала дворничиха. Она уже докурила, поискала, куда бросить окурок, и, не найдя, скомкала окурок в ладони и спрятала в карман. – Про мать никто никогда не слышал.
– Да ладно, – отмахнулся участковый. – Ну, взяли его из приюта, ну и что такого?
Тетки опять переглянулись.
– Да какой там приют, – махнула рукой матрона. – Ни из какого приюта его не брали. Вы посмотрите, они с Юрием Семеновичем – одно лицо! Его это был сын, родной!
– И принес его Юрий Семенович из роддома, мне мать говорила, – поддакнула дворничиха. – Ему недели не было, мальцу.
– Слушайте, ерунду какую-то вы говорите, – рассердился участковый. – Ну как мог сотрудник НКВД принести домой ребенка из роддома? И что он с ним делал? Грудью кормил в перерывах между допросами?
– Зачем? – не сдавалась дворничиха. – Зачем – грудью? Он кормилицу нанял. Она восемь лет и прожила у Юрия Семеныча, до того, как забрали его. А как забрали, платить ей некому стало, вот она и съехала.
– Так она и была матерью, – предположил участковый, но опять попал пальцем в небо. Дамы зашикали.
– И ничего подобного! – это дворничиха вступилась за тайны семьи Годлевичей. – Юрий Семеныч к матери моей пришел, попросил найти кормилицу, чтобы и няней поработала. Мать ему и нашла хорошую женщину, из одной деревни с ней. Та как раз на заработки приехала, у ней у самой в деревне трое ртов оставалось, и последний грудной, вот она кормилицей и устроилась.