– А если она ко мне будет плохо относиться?
– К тебе? Подсыплем ей стрихнину в кофе, – мать заглянула ему в глаза. – Что-то мне не нравится твое настроение. Если ты не прямо завтра собрался привести домой жену...
– Нет, не завтра, – улыбнулся Антон.
– И не послезавтра? Тогда говори, что тебя гложет. Я же вижу, Антошка, что тебя что-то грызет. Если можешь, рассказывай. Если нет... Тогда давай я просто тебя пожалею.
Она обняла его, прижала к груди, и Антон неожиданно для себя расплакался. Прямо как маленький, как детсадовец. Позор какой! Но он не сумел сдержать слезы, намочил матери блузку, и теперь хлюпал носом.
– Та-к! – сказала мать. – Это уже серьезно. Колись. Я уже не отстану.
Поскольку Антон молчал, не решаясь начать разговор, мать стала выдвигать версии сама:
– Значит, так. Я скоро стану бабушкой?
– Не-ет, ты что! – испугался Антон. – С чего ты взяла?!
– Значит, нет. Уже легче, – она подумала немного. – Тебя уволили из прокуратуры?
– Пока вроде нет, – опасливо сказал Антон.
– Что же с тобой приключилось? Раз даже глаза на мокром месте?
Антон вдруг подумал, что если он сейчас прямо спросит у матери, а она честно ему ответит, то потом они сделают вид, как будто ничего не было. Или вот: он притворится, что потерял сознание, а когда очнется, скажет, что ничего не помнит. Отличная идея.
Зажмурившись и сжав изо всех сил уголок одеяла, как он до красных пятен сжимал что-нибудь в руке далеко в детстве, у зубного врача, чтобы отвлечься от боли и страха, Антон даже не проговорил, а, как ему показалось, прокричал:
– Мам, я – не родной вам сын?
– Что?! – мать удивилась так, что даже покачнулась на краешке кровати, где пристроилась, придя в палату.
– Скажу, только честно, я не родной вам? Вы меня усыновили? Я – сын Одинцовой?
Воцарилась тишина. Антон так и сидел с закрытыми глазами, но стало так тихо, что он приоткрыл один глаз, испугавшись, что это мать упала в обморок, опередив его.
Открыв и второй глаз, он убедился, что она никуда не ушла и в обморок не упала. Она сидела рядом с ним с таким сложным выражением лица, что Антон даже побоялся как-то обнаруживать свое присутствие рядом.
Наконец мать очнулась и перевела взгляд на Антона.
– Антошка, – сказала она так тихо, что он скорее по шевелению губ понял, что именно она говорит, чем услышал звук ее голоса. – У тебя сейчас голова не кружится?
– Нет, – нетерпеливо сказал он. – Ты мне не ответила.
– А что я могу ответить на такую чушь? Я только не понимаю, как тебе пришло это в голову. Тебе что, кто-то внушил эту идиотскую мысль? Таня, что ли?
– При чем тут Таня, – возразил Антон. – Я сам понял...
– Господи, что ты понял?! Что? Да еще и Одинцову сюда приплел, Боже!
– Мне сказали, что у Одинцовой был ребенок одного возраста со мной.
– Ну и что?
– А где он теперь? Что-то я не слышал в прокуратуре, что у нее есть дети.
Мать как-то обмякла и, подвинув Антона, привалилась к стене.
– Господи, что у тебя с головой творится. Как только можно додуматься до такого?!
– Так что, мама? – спросил Антон робко. – Ты мне не ответила...
– Я не ответила? – слабо удивилась она. – Балбес ты. Тебе как, на Библии поклясться? Расписаться кровью? Землю прикажешь есть?
– Значит, я родной?
– Ну как мне еще тебе это доказать? – мать устало вздохнула и снова достала из сумки пудреницу. Открыла ее и поднесла зеркало к глазам Антона, приникнув головой к его виску, так, чтобы отражаться в маленьком зеркальце вместе. – Посмотри. Это тебя не убеждает?
Антон заглянул в крошечное зеркальце, увидел край своего глаза и глаз мамы, совершенно такой же, как у него, и вдруг успокоился. Действительно, что за чушь пришла ему в голову?! Это он слишком много начитался страшных историй про брошенных и усыновленных детей. А потом мамины красные глаза, нежелание обсуждать некоторые детали семейной истории, замечание профессора про то, что у Одинцовой родился ребенок от его, Антона, отца... И главное: мамино сегодняшнее замечание о том, что есть что-то, препятствующее его совместной работе с Одинцовой.
– Мама! – сказал он страшным голосом, – а что ты хотела сказать мне про Одинцову? Такое неприятное?
– Что? – не поняла мать, а потом облегченно вздохнула. – Господи, так ты из-за этого?.. Антошка, я просто хотела рассказать тебе, что уже после того, как мы с папой поженились, только еще до того, как родился ты, папа уходил от нас.
– Куда? – поразился Антон.
– К ней. К Антонине Григорьевне.
– Как это?
– Вот так. Все у нас было хорошо. Но папа стал копаться в архиве моего деда и случайно обнаружил, что Антонина, как раньше говорили, урожденная Наруцкая. Так что наша семья и ее теснейшим образом связаны. Папа очень заинтересовался этим, решил узнать у Антонины, сохранились ли у нее какие-то семейные документы, стал видеться с ней, и... Кончилось тем, что он ушел к ней.
– А... А потом что? Он же вернулся?
– Вернулся. К счастью, обнаружилось, что должен ты родиться. Вот папа и вернулся. И все у нас было хорошо, – на глазах у мамы показались слезы.
– Мам, ну что ты плачешь? – Антон погладил ее по голове, как маленькую; мама благодарно улыбнулась ему сквозь слезы, повисшие на ресницах.
– Мне неприятно все это вспоминать. Обидно до сих пор. Хотя я совершенно не жалею, что простила папу, и что мы снова стали жить вместе. Просто, когда и ты стал копаться в этой истории с Анной Наруцкой, все это вспомнилось, и я даже испугалась, что теперь другой мой мужчина попадет в ее сети. Так что, Антошка, дело только в этом.
– Мам, я дурак? – прошептал Антон, и мама кивнула.
– Еще какой. И теперь ты, надеюсь, понял, что лучше не таить в себе какие-то страшные подозрения, а все выяснить. Не бойся задавать вопро сы, которые имеют для тебя жизненно важное значение.
В тот день он очень долго не отпускал маму.
– У меня консультация, заочники ждут, – смеялась она сквозь слезы.
– А ты могла бы пропустить из-за меня консультацию? – спрашивал он.
– Могла бы.
– Тогда не ходи.
– Не пойду.
И они опять обнимались и смеялись.
– А ты могла бы экзамен пропустить? Из-за меня? – проверял Антон.
– Могла бы, – отвечала мать, и он ей верил.
Потом он посмотрел на часы, и сам стал гнать ее в университет.
– Давай, иди, – говорил он и сталкивал ее с кровати.
– Мы же решили, что я не пойду, буду сидеть у твоей койки, – сопротивлялась она.
Наконец она все-таки ушла, пообещав позвонить ему сразу после консультации. Но перед этим Антон получил с нее обещание принести письма адвоката Урусовского и фотографию Анны, которые когда-то давно он обнаружил среди книг, а мать спрятала.
– А зачем ты их спрятала? – подозрительно спросил Антон.
– Да просто не хотела, чтобы тебе на глаза попадались какие угодно упоминания об этой семье, – сказала она, – ну, теперь ты понимаешь.
Когда мать ушла, Антон лежал некоторое время с закрытыми глазами, унимая сердцебиение. Хорошо, что к нему никого не пускают, он никого не хочет видеть, ему надо переварить все, что он услышал, в одиночестве.
В таких раздумьях он провалялся до вечера, до звонка матери. Настроение у него улучшилось, и по ее голосу он слышал, что она тоже пришла в себя. Потом позвонила Татьяна, но он узнал ее номер и не ответил на звонок, не было настроения с кем-то разговаривать, кроме матери. Через пять минут телефон пискнул, сигнализируя о принятом сообщении. Таня писала: «Срочно позвони. Это важно». Антон поколебался, но звонить не стал: не было душевных сил на разговоры, пусть даже важные.
Вечером пришла медсестра, поставила ему капельницу; три часа, пока в вену капало лекарство, он продремал, а потом с удовольствием слопал совершенно несъедобный ужин, утешая себя тем, что все продукты в нем гораздо более диетические, чем теплая водка, закушанная прошлогодней ириской.