…Очереди ударили справа, слева.
Как подкошенный, упал Араб. Рухнул Штык — ком дымящихся лохмотьев. Дровосек заорал, от бедра высаживая магазин в заросли. Пули разворотили ему спину. Дровосека швырнуло наземь, он конвульсивно дернулся и затих. Пигмей полз, вжавшись в землю. Пучок бледных трасс разорвал его в клочья.
Ягуар? Ботан? Они куда-то подевались.
Ноги уже несли Прапора прочь. Тишина. Он остался один. Крадучись, Прапор двинулся дальше. И замер, вскинув автомат.
К нему развернулся спелый подсолнух. Диск в обрамлении желтых лепестков уставился на Прапора множеством черных зрачков, десятками дульных срезов.
Залп ударил в лицо.
9
Сейчас
Андрей кричит.
Обугленные лица склоняются над ним.
— Знаменський? — хрипят старики. — За яким бісом ти сюди приперся, Ондрійко Знаменський? Що у тебе в голові, лушпиння?
Подсолнухи глядят на Андрея с неприятным хищным интересом. Так смотрят на муху, увязшую в навозе: выберется? Нет?
Андрей кричит без голоса…
* * *
…и просыпается с отчаянным всхлипом. Моргает, приходя в себя. Выпростав руку из спальника, подносит к глазам. Стрелки часов зеленовато светятся в темноте. Без девятнадцати четыре.
Скоро его смена.
Мочевой пузырь давит, позывы облегчиться мучительны. Все вокруг спят. Мощно храпит Дровосек, Араб ворочается во сне. Пигмей тихонько поскуливает, как побитая собака.
Стараясь не шуметь, Андрей выбирается из спальника, сует ноги в берцы. Спросонья едва не бьется лбом о дверь чулана. Засов на месте, банка-сигналка тоже. Нужда торопит, он выходит на двор.
Оживает тень у столба.
— Это я, Ботан.
— А-а, смена.
— Я сначала до ветру.
— Ладно, дуй. Смотри, не задерживайся.
— Я быстро.
Завершив свои дела в дощатой будке сортира, Андрей сменяет Штыка. Зябко ежится, ведет автоматом, вглядываясь сквозь прицел в сереющую ночь. Дурацкий сон, думает он. Страхи, игра подсознания. Бред, ерунда.
Страх комом снега тает в горле, растекается по груди, сползает в низ живота. Снова хочется в сортир. Что это? Шаги? Человек не крадется, не пытается подобраться незамеченным. Просто идет к дому.
Кто-то из местных? Решил заглянуть к старику в гости?
В четыре утра?!
Кто знает, когда они здесь встают?
Эй, ты, говорит кто-то, сидя у Андрея на левом плече. Ты вообще понимаешь, что означает этот визит? Идет опасный свидетель. Его следует убрать по-тихому. Как ты думаешь, Ботан, кому придется это сделать? Ножом? Не смеши меня, идиот. Ножом ты не сможешь. Глушитель на месте, короткая очередь на два-три патрона. Потом, если захочешь, можешь убедить себя, что это была компьютерная игра, или сон…
…обугленные лица склоняются над ним.
— Знаменський? — хрипят старики. — За яким бісом ти сюди приперся, Ондрійко Знаменський? Що у тебе в голові, лушпиння?
Подсолнухи глядят с неприятным хищным интересом…
От напряжения затекла спина. Андрей выпрямляется, опускает автомат стволом вниз.
10
Позже
— Как вы сумели выбраться?!
Андрей готов был поклясться, что видит, как звуковые волны его шепота колеблют предутренний туман, достигая ушей старика.
— Це моя домовина, — пожал плечами Григорий Никитич.
— Что?
— Это мой дом, — пояснил старик.
— А вернулись зачем?
— Разговор есть.
— Со мной?
— С тобой.
— Они вас убьют! Мы вас убьем…
Само вырвалось. «Они» превратились в «мы», грех стал общим, зримым, осязаемым, и будто камень с души свалился. Стыд? Раскаяние? Ничего такого Андрей не испытывал.
— Я знаю, — хрипло ответил Григорий Никитич.
Старик выглядел раздраженным. Хмурился, кусал губы; хрустел пальцами. Так ведут себя люди, которые вынуждены сделать что-то, чего они делать не хотят. Должны, обязаны, не могут поступить иначе, но не хотят, и все тут.
— Зачем вернулись? — тупо повторил Андрей.
— Тебя предупредить. Ты меня, я тебя.
— О чем?
Старик шагнул ближе:
— Они через поле пойдут. Уже скоро.
«Они». Не «вы». Словно и не было отчаянного: «Мы вас убьем…» Андрей молча кивнул. Мы здесь не первые, пришло ему в голову. Что стало с теми, предыдущими?
— Не ходи с ними. Сгинешь.
— Как это? У нас задание, я на службе…
Он сопротивлялся по инерции. Свой выбор Андрей уже сделал, предупредив деда. Да, старик сейчас уйдет, растворится в тумане, а ефрейтор Знаменский будет молчать. Никто не узнает о его предательстве, кроме него самого.