— Вольфганг, — сказала молодая женщина за его столиком и умоляюще посмотрела на своего спутника. — Мы впервые оставили его одного. Я так беспокоюсь. Не лучше ли нам вернуться домой?
— Послушай, Ина! — молодой человек погладил ее руку. — Мы же только что пришли. Мать присмотрит за ним. Мы ведь столько месяцев нигде не были.
«Вольфганг, — подумал Франц Курц, залпом осушивший свою рюмку и заказавший новую порцию коньяка. (Ага, значит, все-таки пьяница!) — Вольфганг, так звали моего младшего брата, мы с ним несколько лет спали в одной кровати. Сон у него был очень беспокойный. Теперь он в Западной зоне, и писем от него уже давно нет. Но Ина! Ина, конечно, совсем другое дело. С Ины, собственно, все и началось.
Мне было двадцать два года, и я учился на слесаря, когда влюбился в Ину. У нее были огненно-рыжие волосы, потрескивавшие, если их погладить, она танцевала легко, как перышко, и была так очаровательна, что мне все завидовали. Но она знала себе цену и требовала слишком многого. Пойти с ней куда-нибудь было накладно, подарки нужны были дорогие, на нее уходила вся моя зарплата, включая деньги на питание, которые я должен был бы отдавать родителям, так как был старшим из семи братьев и сестер. Дома скандал следовал за скандалом, мать грозилась, что будет встречать меня у завода и отбирать получку. К счастью или, скорее, к несчастью, до этого дело не дошло. Ина написала мне прощальное письмо с множеством орфографических ошибок. Ей надоела моя постная личность с заурядной внешностью и мелочным характером. Позднее я узнал, что она влюбилась в клоуна из гастролировавшего у нас странствующего цирка и уехала с ним в другой город.
У клоуна — по крайней мере когда он был накрашен — физиономия была и впрямь незаурядная, быть скучным ему не позволяла профессия, но мелочность все же была и у него в характере, в противном случае, застав Ину с метателем ножей, он не стал бы устраивать ей персональное цирковое представление — не с громом литавр и ревом труб, а с громом затрещин и ревом неверной Ины. Так говорили люди — правда ли, не знаю. Знаю только, что мне не хватало Ины. И чем дальше от меня она была, тем прекраснее казалась. Я даже не мог залить свое горе вином, так как должен был отдавать не уплаченные в свое время деньги за питание и не имел ни пфеннига на личные расходы. Поэтому я с радостью принял приглашение на свадьбу одного из своих товарищей по работе. Я поздравил молодую чету и преподнес им букет красных тюльпанов, изъятых из городских скверов. Сестру невесты звали Анни, и она оказалась моей соседкой за столом. Я сразу подумал, что ее имя справа налево читается «Ина», если не следовать точной орфографии, в остальном они были полной противоположностью. Ина была огненно-рыжая, изящная, очень подвижная и болтала без умолку, а Анни — высокая, статная, уравновешенная и очень немногословная. Анни, старшая из трех сестер, работала в отцовской лавке (кожи и шкуры). Младшие сестры вышли замуж гораздо раньше, и она мечтала распрощаться с кожами и шкурами, а заодно и с клиентами, постоянно спрашивавшими:
— А когда выйдет замуж наша Анни? Двадцать четыре года — самый подходящий возраст.
Отцу невесты я понравился с первого взгляда. Пропустив достаточное количество стаканчиков, он начал расхваливать своих дочерей: они и прекрасные хозяйки, и получат солидное приданое, включающее все необходимое вплоть до полностью обставленной двухкомнатной квартиры. Такие вещи не пропускает мимо ушей молодой человек, ютящийся из года в год в тесной каморке вместе с двумя братьями. Но не ради квартиры женился я на Анни. Сделал ли я это, чтобы уйти из дому, забыть Ину? Во всяком случае, я не раскаивался в своем решении. Анни и впрямь оказалась безупречной заботливой хозяйкой, с приятным и спокойным характером. Но меня до сих пор удивляют наши близнецы, Анна и Роза, вместе их называли Аннароза. Они были вылитая Ина — те же огненно-рыжие волосы, та же непоседливость, та же нескончаемая болтовня. К счастью, они не удрали с клоунами из цирка, а вышли замуж за положительных, приятных молодых людей. Но все это произошло через много лет. Сначала была война, потом плен. Я видел множество развалин, дважды оставленных за собой нашим вермахтом: сначала при блестящем наступлении, потом при бесславном бегстве. Поэтому, возвратившись в родной город, я не удивился чудовищным разрушениям. Я только не мог понять людей, которые, воздевая руки к небу, оплакивали самих себя и всю Германию.