Тут на кухню заходит семья. Сначала заходит женщина, темноволосая, кареглазая, красивая. За ней заходит девочка лет пяти-шести. У нее в руках плюшевый зайчик. Последним заходит тот самый мужчина. Он улыбается, но взгляд его полон грусти и решительности.
Все усаживаются за стол, кроме мамы. Он подходит к плите, выключает ее и накладывает еду. Расставляет тарелки на столе, затем она направляется к холодильнику.
– Нет! – кричу я. Но меня никто не слышит.
Мама открывает холодильник, достает оттуда молоко и идет к столу.
– Нет, не надо. Нельзя! Оно отравлено! – пытаюсь я докричаться. – Пожалуйста! Не наливай его! – я кричу так громко, как только могу.
Но она продолжает, она наливает каждому молоко. Затем и она садится за стол.
– Молоко не вкусно пахнет. – вдруг говорит девочка. Надежда вновь воспылала во мне.
– Не придумывай. Нормально оно пахнет. Тебе всегда что-то да не так. То пахнет не так, но выглядит противно. Вспомни, как ты не хотела есть сырный суп, но он же оказался вкусным.
– Нет, послушайте ее. – говорю я обращаясь к ее маме. Но все без толку. Что же мне сделать? Я снова пытаюсь рукой выхватить эти стаканы – он рука проходит сквозь них.
– За нашу семью. – вдруг говорит глава семейства подняв свой бокал с молоком.
– За нас. – повторяет за ним его жена. Девочка тоже поднимает бокал. И затем они подносят бокалы к губам.
– Нет! Нет! Не надо! – я кричу так сильно, что срываю голос и больше не могу вымолвить и слова.
Но они все равно его пьют. Залпом. Все до последней капли. Все кроме девочки.
– Фу! – говорит девочка и начинает отплевываться. – Я не буду это пить.
Папа берет ее стакан и подносит к ее рту.
– Надо.
– Нет. Я не хочу. Оно не вкусное. – повторяет девочка.
– Я сказал пей! – говорит отец. Он очень сильно нервничает. Его начинает трясти.
– Но оно, правда, ужасное на вкус. Может просроченное или бракованное? – вдруг говорит его жена.
– Нет. Доченька, пожалуйста, выпей его. – говорит он, а у самого дрожит рука на глазах слезы.
– Что ты сделал? – догадывается его жена. – Что ты туда добавил?
– Это уже не важно. Доченька, прошу выпей его, ради меня, ради мамы, давай.
Девочка смотрит на него и тянется губами к стакану.
– Вот и умничка… – но он не успевает договорить.
– Нет, не пей! – кричит ее мама. Но она тут же садиться на стул, а затем сползает на пол, корчась от боли и хватаясь то за горло, то за живот. То же самое происходит и с папой. Злосчастный стакан для дочки падает и разбивается вдребезги, обливая все вокруг.
– Мама? Папа? – голос девочки дрожит. – Что с вами? – спрашивает она их. Но они в ответ лишь корчатся от боли. Девочки подбегает то к маме, то к папе. Но она не в силах что-либо сделать. Она плачет. Очень громко. Я начинаю плакать вместе с ней.
Вдруг девочка успокаивается и резко встает. Что же она задумала? Что-то случилось? Надеюсь, она не решила тоже выпить эту отраву? Но девочка поворачивается ко мне и начинает смотреть прямо мне в глаза. Значит, она меня видит?
– Почему ты его не выпила тогда? – спрашивает она меня.
– Кого?– удивленно откликаюсь я.
– Отравленное молоко. Если бы ты его выпила, то сейчас бы не мучилась так.
– Что? Что ты говоришь?
– Я знаю, ты жалеешь об этом. Но теперь у тебя не хватает на это смелости. – продолжает говорить мне девочка. – Маргарита, помнишь, как тебя называли родители в детстве?