Борис не знал, куда идти. У него впервые не было с собой маршрутного листа, потому что по закону два раза в год, в День Великого Освобождения в начале мая и в День Всенародного Голосования в начале сентября граждане могли передвигаться самостоятельно, без саморегистраторов, конечно, не выходя за рамки своего индивидуального графика. Именно поэтому эти дни так ждали все жители Государства: планировали встречи с близкими, разрабатывали маршруты для своих прогулок, заранее готовили праздничную одежду и небольшие подарки и вспоминали истории, которыми они не могли поделиться в интервалы для общения. Борис ничего не готовил и не разрабатывал, и поэтому чувствовал себя одиноким и брошенным на произвол судьбы. Но что-то в лицах проходивших мимо него людей говорило, что они тоже не привыкли к такой неожиданной свободе, и как бы стесняются её. Кто-то, как его соседи, вообще предпочитал провести этот день дома, следя за событиями по транслятору и доверяясь безопасности родных стен.
У Бориса не было ни друзей, ни знакомых, ни близких в этом городе. Он уже давно потерял связь с воспитанниками штаба, а старые боевые товарищи так и остались дослуживать на фронте. Не с кем было встретиться, некого поздравить с праздником, да и он не был уверен, что захотел бы разделить с другими своё долгожданное одиночество. Поэтому он просто бродил по улицам, стараясь не заблудиться в лабиринте родного города. Он заметил, что на многие дома проецировались голограммы с портретом Виктора Правдина, который улыбался каждому проходящему мимо. Борису очень хотелось улыбнуться в ответ, но что-то его останавливало, и он просто проходил мимо под его строгим покровительственным взглядом. По крайней мере, присутствие президента создавало иллюзию спокойствия и безопасности, и от этого на душе у Бориса становилось как-то легко и весело. На площадях транслировали праздничную речь главы государства, и Борис немного запутался в его многочисленных аватарах. То он видел Правдина на одном доме, через минуту – на другом, а в это время в ста метрах раздавался его спокойный и уверенный голос. Борис остановился послушать речь, которая, как обычно, была лаконична и преисполнена уважением к каждому из зрителей. Правдин рассказывал о героических усилиях наших предков по спасению Государства от захватчиков и достижению Великого Освобождения, которое определило будущее нашей планеты на десятилетия вперёд. Он предложил всем склонить головы перед теми, кто отдал свои жизни во имя этой благой цели, и толпа послушно повиновалась его приказу. Потом он призвал всех жителей Союзного Государства сплотиться для достижения ещё одного, не менее значимого, Освобождения, чтобы окончательно и бесповоротно изгнать врага с нашей земли. Он говорил, что сам готов отдать свою жизнь за свободу и процветание Союзного Государства.
Речь закончилась, и из толпы прозвучали аплодисменты и одобрительные возгласы. Борис пошёл дальше, куда глаза глядят. По дороге ему встречалось много волонтёров, одетых в парадную светло-синюю государственную форму с повязанными вокруг шеи оранжевыми платками. Они, широко и приветливо улыбаясь, подходили к прохожим и раздавали им разноцветные воздушные шарики – символ Великого Освобождения – которые можно было запустить в небо и наблюдать, как они поднимаются над мирно сверкающими под весенним солнцем крышами. Борис взял один, белый, и долго стоял, раздумывая, где бы лучше отправить его в последний полёт. Вдруг его осенило.
Ноги как будто сами принесли Бориса на холмик рядом с домом, который сейчас выглядел гораздо более привлекательным, чем в начале весны. Светло-зелёная молодая травка почти полностью впитала в себя уродливые мусорные кучи и идеально гармонировала с белоснежными проталинами облаков, кое-где нарушавшими безупречную синеву неба. Борис вспомнил, что двадцать четыре года назад, почти в это же время, он стоял на этом месте, зажмурившись, и, кажется, кричал. Хотя, скорее всего, этот крик был только у него в голове – отчаянный детский крик, задушенный долгим бегом и накатившим ужасом. Боря пытался открыть глаза, но его разум не хотел видеть ничего, кроме чётко отпечатавшейся в нём картины, долгие годы преследовавшей его в ночных и дневных кошмарах. Дедушка – его любимый дедушка, с которым они гуляли, читали книжки, смотрели глупые мультики и смеялись в два голоса, дедушка, который всегда был рядом, и когда Боря разбил коленку, упав с велосипеда, прижимал его голову к своей груди, как будто забирая в себя его боль и обиду, его единственный дедушка – лежал сейчас в их квартире, на затёртом линолеуме, с неестественно вывернутой ногой, а его взгляд, остановленный смертельным выстрелом, был обращён куда-то мимо Бори, мимо бойцов, нарочито громко топавших по комнатам, мимо жизни – в никуда. И Боря побежал из этой уже чужой квартиры, захватив с собой две дорогие ему вещи, и бежал, подгоняемый в спину криками бойцов: «Стой, пацан! Куда? Стой!» до тех пор, пока не выбился из сил, и густой воздух не стал застревать у него в горле. И тогда он остановился на том самом холмике и беззвучно закричал внутрь своего ускользающего рассудка, а за спиной слышались приближающиеся тяжёлые чёрные шаги и голоса бойцов, и вот уже несколько холодных стволов табельного оружия равнодушно смотрят на него своими пустыми глазницами. А потом раздался другой голос: «Отставить! Ребенка живым брать!» Боря поднял глаза к небу. Белый шарик взлетал всё выше и выше, пока полностью не утонул в его мягкой бездонной синеве.