В соседней комнате слышалось какое-до движение. Борис постучал, и движение прекратилось, сменившись несколькими нецензурными выражениями в его адрес. Вскоре на пороге появился Славик, всклокоченный, и с пером для рисования в руке.
– Либо тебя привело сюда что-то очень важное, либо, я тебя убью, и, поверь мне, это не самое страшное, что я могу сделать, – прошипел он вместо приветствия.
– Вот, – Борис протянул соседу пустую коробку.
– О боги!!! – взревел Славик. – Ты проделал этот нелёгкий путь в два с половиной метра, чтобы отдать мне эту наиценнейшую вещь? Борюнчик, дорогой, я дарую тебе этот пустой предмет как символ твоего выдающегося интеллекта.
Вместо ответа Борис вытряс из коробки микропропуск.
– Надо полагать, что это предназанчалось тебе? – он пристально посмотрел в глаза застигнутого врасплох соседа.
– Что это, Славик? – спросила Анечка, выглянув из-за спины мужа. Борис заметил, что она была полностью завёрнута в простыню, из которой торчали только худощавые и довольно стройные ноги.
– Микропропуск, – ответил он за соседа.
– Третьего, между прочим, уровня, – гордо добавил Славик. – Делал тут небольшую халтурку для одного господина из министерства передвижения, – с этими словами он выразительно посмотрел на завёрнутую в простыню жену, – И вот решил в качестве, так сказать, бонуса, попросить немного привилегий, недоступных простым гражданам.
– То есть, теперь ты сможешь проходить в закрытые места? – уточнил Борис.
– Технически – да. Практически – не совсем. Только если будет заявка. Ты же знаешь, Бориска, чем карается проход в запрещённые помещения без соответствующего документа? Напомни-ка мне это слово, а то я что-то запамятовал. Ах да, ликвидация, кажется. Полное физическое уничтожение. Но при наличии оформленной за три дня заявки и этого микропропуска я, фактически, всемогущ. Могу шастать по пустым местам и в одиночестве созерцать унылые городские пейзажи. Черпать из них, это самое, как его… вдохновение. Что думаешь, сосед? Хороший выбор? Я же говорил тебе, неправильные картинки ты рисуешь. С ними далеко не уйдёшь. А за пропуск спасибо. Я теперь, можно сказать, твой должник, как бы дико это ни звучало.
Борис, конечно, немного завидовал Славику. Его молодости, его задорному пробивному характеру, его худому подтянутому телу и даже его первым продуктовым наборам – всему тому, чего у самого Бориса уже никогда не будет. Он пытался понять, в какой именно момент он упустил свою жизнь, как тот белый шарик с холма, и можно ли сделать ещё что-то, чтобы вернуть её обратно. Интересно, как это у Славика получается постоянно искать что-то новое для себя, получать доступ к закрытым для простых смертных знаниям, делать какие-то выводы, пусть примитивные и не всегда соответствующие действительности, но свои? Борису это всегда давалось с трудом. Он порой не мог отличить правду ото лжи, да и никогда особенно не вникал в это. Наверное, это в штабе по надзору и воспитанию у него отняли собственное мнение вместе с книгой и слоником. Какая разница, что считает Боря Арсеньев, если все думают по-другому.
Однажды, когда ему было лет десять, один из старших воспитанников тайком прокрался в комнату для воспитателей и вытащил из сумки одного из них пачку сигарет, которые в то время были в большом дефиците. Боря тогда лежал в спальне с расстройством желудка от несвежей колбасы, которую он имел неосторожность доесть на завтрак, в то время как остальные с отвращением выбрасывали её в ведро для отходов. Во время очередного похода в туалет Боря и заметил этого воспитанника, выходящего из комнаты для преподавателей. Он, конечно же, не собирался никому говорить, ябедников очень жестоко наказывали свои же, и к тому же, Боря ненавидел всех воспитателей и был рад, что кто-то в этот день лишится удовольствия покурить. Сходив в туалет, он вернулся в спальню, довольный, что пропускает урок истории и, возможно, пропустит ещё и физическую подготовку, на которой всех опять заставят бежать сто кругов по душному и вонючему спортивному залу. Но его радость была недолгой. Через полчаса вой сирены собрал всех воспитанников, даже больного Борю, в актовом зале, на деле просто в холодной комнате с отклеившимися обоями и скрипучей сценой, на которую было страшно наступить.