Противного случая, конечно, быть не могло. Борис всё понял ещё до того, как закончил прослушивать послание Юрия Филипповича. Всё понял, и волна ненависти к деду вновь, как в детстве, захлестнула его и накрыла с головой, не давая опомниться, вздохнуть, прийти в себя. Этот старый преступник, пособник иноагентов, предатель родины, лишил его возможности устроить личную жизнь с женщиной, которую он так любил! «Я убью вас, Владимир Рогов, клянусь, я найду способ убить вас ещё раз, так, чтобы вы вечно мучились в своём иноагентском аду, чтобы ваши уже сгнившие кости горели в этом пламени, принося вашей душе, если она, конечно, у вас есть, нестерпимую боль и страдания. Горите, Владимир Рогов, горите ярче, так, чтобы было видно всем, а я буду стоять рядом и смотреть, как вы медленно умираете ещё раз. Да, я буду смотреть и смеяться, потому что у меня больше ничего не осталось, только этот смех и ненависть к вам. У меня не осталось ничего, чего бы не коснулась ваша грязная рука, даже моя жизнь провоняла вашим смердящим нутром. Я надеюсь, вы слышите меня, Владимир Рогов, а если нет, то я буду повторять это снова и снова: я ненавижу вас! Горите в аду!» Борис схватил свою подушку и, как в детстве, стал наносить по ней удары, один за другим, ожидая, что вскоре наступит облегчение, и его гнев притупится. Маленький игрушечный слоник, выпав из-под подушки, лежал на полу и смотрел на него своим полуоторванным глазом. «Деда! Слон! Настоящий живой слон!.. Настя, вот, смотри, тебе дедушка слона купил, и мне такого же…. Вот тут нажимается, смотри, правда здорово?… Деда нас любит, даже когда ты плачешь, а я хулиганю…» Борис схватил игрушку и хотел порвать её или швырнуть об стену, но слон продолжал смотреть на него полуотвалившимся глазом, сосредоточенно и серьёзно, как будто спрашивая о чём-то, и Борис вдруг прижал его к груди и, уткнувшись в него носом, стал раскачиваться взад и вперёд, чтобы не заплакать. Голографические обои на окнах показали заснеженный лес и тропинку, уходящую вдаль, в глубину деревьев. Борис достал из рюкзака универсальное склеивающее средство и стал аккуратно приделывать слону его чёрный блестящий глаз.
Ты стал отличным художником, Борис.
Теперь он знал всё: и про Государство, и про Малинина, и про бога алчности, который, кажется, только что опять пробудился после десятилетий сна. Не знал он только одного: кем всё-таки был его дед, кем был он сам, Борис Арсеньев: преступным отродьем, или обманутым всеми внуком настоящего бойца, без погон, но с бесконечным мужеством и самоотверженностью сражавшимся для своего Государства и позорно поверженного им же. А ещё он не знал, кем ему предстоит стать, какую роль ему надо будет сыграть в этом странном спектакле, где актёры постоянно меняют маски, превращаясь из злодеев в героев. И Борис вдруг всё вспомнил, как будто кто-то вытащил затычку, не дававшую потоку воспоминаний вырваться наружу. Он сидел, смываемый со своего стула неожиданным напором событий, людей, ощущений. Он вспомнил и эту квартиру, в которой он родился и рос до шести лет, и свою мать, почему-то постоянно грустную и насторожённую, и отца, щекотавшего его своими усами перед уходом на дежурство, и сестрёнку с вечно заплаканными глазами, и деда, лежавшего вот тут, с неестественно вывернутой ногой, в луже крови, растекающейся по исхоженному годами линолеуму, и дядю Гену, грубо заталкивающего кричащего мальчика в чёрный военный автомобиль. Дядя Гена казался особенно знакомым, он что-то сказал тогда ему (учись рисовать, Борис?…). Все эти люди мелькали у него в памяти, картинки сменялись одна другой, и этот бешеный круговорот событий засасывал его всё глубже и глубже, пока, наконец, он не смог вынырнуть из него в когда-то знакомую реальность.
Надо было читать дальше, но Борис почему-то медлил. Он то вслушивался в непривычную тишину своей квартиры (Славик и Аня выписали себе второй за месяц маршрутный лист и ушли, вероятно, искать вдохновение на пустынных улицах), то вглядывался в обои на окне, пытаясь найти там хоть какой-то знак, то нервно ходил по комнате, боясь отойти далеко от вычислительного устройства, которое упрямо показывало безликие чёрные буквы. Сейчас они были не такими враждебными, какими показались Борису в начале, и он уже с лёгкостью научился перелистывать страницы с помощью соединённого с устройством пера, удивляясь, как он не додумался до этого раньше. Борис отмотал запись на пару страниц назад, ещё раз перечитал последние строчки и решил, что готов продолжить. Но тут дверной контроллер запищал, и в коридоре послышались голоса вернувшихся с прогулки соседей. Борис заметался. Его устройство до сих пор высвечивало послание дедушки, которое он так и не дочитал. Он развернул монитор в сторону от двери, надеясь, что Славик не ворвётся к нему без стука и не будет, как всегда, язвительно комментировать увиденное.