Каждое утро он находил себя по другую сторону этой стены, в своей квартире, усталый и измученный, с разбитыми кулаками и сломанными ногтями. И каждое утро он понимал, что и в реальности этой двери нет.
***
Дверь исчезла девятнадцать дней назад.
Утром того дня, после первой изматывающей гонки по лестнице, Алан обнаружил себя лежащим на спине в собственной прихожей у серой цементной стены, вместо которой раньше была дверь из квартиры. Не сводя со стены тупого, не осмысленного взгляда, Алан отполз от двери и уперся спиной в дверь комнаты. Он медленно, опираясь спиной на дверь и все также пялясь на дверь, поднялся на ноги. Нащупал дверную ручку. Повернул. Ввалился в комнату и захлопнул дверь. Еще несколько минут он простоял, держась за ручку и смотря на дверь, вернее, сквозь нее, на цементную стену. Потом отошел от двери и лег на кровать.
Он проснулся, услышав громкий шорох в стене. Открыв глаза, он увидел, что вся комната освещена красным светом.
***
Следующие пару дней он провел в сомнамбулическом шатании по своей квартире, преобразившейся, ставшей гротескно зловещей под красным сиянием безумного Солнца. Каждый предмет здесь был отчасти знаком, но извращен в той или иной степени. Старый телевизор теперь постоянно шипел помехами. Он не переключал каналы и не выключился, даже после того как Алан перерезал сетевой кабель. Он позволил только немного убавить громкость, но его шипение все равно всегда было слышно где-то на грани слышимости. Пишущая машинка, некогда лучший друг Алана, теперь печатала ему угрожающие записки. Он находил их каждое утро торчащими из машинки. Он пробовал печатать на ней, но на бумаге всегда оставались только новые угрозы и оскорбления. Все они были напечатаны красными чернилами, а вся бумага, проходившая через машинку, почему-то обгорала по краям. Из стен иногда слышались шорохи и неразборчивые голоса. Они раздражали, но проявляли себя крайне редко, каждый раз заставляя Алана трусливо вздрагивать и озираться по сторонам.
Все лампы в квартире постоянно горели, но их свет был болезненно желтым, от них только болели глаза. На третий день такой новой жизни Алан разбил лампочки везде, кроме ванной. Ванная была единственным местом, куда не попадал красный свет, а оставаться там в темноте он не хотел. Когда Алан зашел туда в первый раз он увидел, что зеркало (Это было большое и очень старое зеркало, в прекрасной оправе из бронзы, украшенной витиеватыми узорами. Это зеркало, можно сказать, было гордостью Алана, к тому же, единственной вещью, напоминавшей ему о семье.) отражает совсем не то, что наблюдает он. Сначала в нем отражалась ванная, по которой из стороны в сторону ходило отражение Алана, жестикулируя и крича на кого-то, кто был за границей зеркала. Потом зеркальный Алан подошел к зеркалу с той стороны, несколько минут задумчиво смотрел на Алана настоящего и ушел за границу, пропав из виду. Через пару минут свет в зеркале потух и в течение следующего получаса Алан наблюдал в зеркале только тьму. Все это время он не мог оторвать от зеркала глаз. Он всматривался в него, напрягая зрение изо всех сил, и заметил в темноте какое-то движение. Алан уже поднес лицо настолько близко к зеркалу, что оно запотевало от его дыхания. И тогда свет в зеркале включился, озарив окровавленное лицо зеркального Алана, который стоял у самого зеркала и кричал. От неожиданности реальный Алан отскочил от зеркала и заорал сам, он кинулся к двери, но она оказалась заперта. Он орал и бился в дверь, а Алан в зеркале тем временем отошел вглубь ванной, и оказалось, что обе его руки отрублены по самые плечи. Он вскинул голову к потолку и снова закричал. И тогда моргнула лампочка уже в реальной ванной, и отражение в зеркале стерлось, превратившись в изображение каких-то дальних закоулков космоса и путешествующих по ним двух солнц, а дверь открылась, выкинув Алана обратно в коридор, к выходу, которого больше не было.
***
После случая в ванной состояние Алана ухудшилось. Им завладело маниакальное желание выбраться из квартиры. Все его внимание было приковано к тому месту, где раньше была дверь. Теперь он мог часами сидеть или даже стоять напротив него, просто прожигая взглядом цемент, не меняя позы, даже не моргая. Это было похоже на медитацию. Словно йог, он направлял всю свою концентрацию на достижение невозможного. Алан полностью погружался в себя, не обращая больше никакого внимания на голоса из стены или помехи телевизора, в эти моменты он, казалось, достигал просветления. Его взгляд не был тупым и бессмысленным, он был живым, словно Алан видел что-то на стене или за ней. Но рано или поздно что-то в стене разочаровывало его, начинало раздражать, он хмурился, моргал, отводил взгляд и, в конце концов, приходил в ярость. И тогда он начинал метаться по квартире из комнаты в комнату, бросая гневные взгляды то на шипящий телевизор, то на пишущую машинку, то за окно, на вечно безумное Красное Солнце, огрызаясь на голоса из стены, сворачивая все со столов и полок, переворачивая мебель и снова возвращаясь к серой стене. Несколько раз он пытался пробить ее, но ничего не выходило. Как и с окнами. Ленивая серость все так же клубилась снизу, окропленная красным светом. Он понимал, что был заперт. Он задыхался в приступах клаустрофобии и опять и опять бился с дверью, разбивая кулаки и ломая ногти. Он кричал на нее и умолял ее, сам не зная о чем.