--------------------------------------------------------------
Беседы при свечах --------------------------------------------------------------
ВЛАДИСЛАВ ПЕТРОВИЧ КРАПИВИН:
"Я УЖЕ НЕ МОГУ ПРЫГАТЬ ЧЕРЕЗ ЗАБОРЫ..."
Фрагменты бесед с читателями
Вопросы задавали Юрий Никитин, Игорь Глотов и другие
- Владислав Петрович, существуют книги, которые, может быть, в литературном отношении безукоризненно сделаны, которые блестяще написаны, рукой мастера, которые интересно читать. Но вот люди прочитали эти книги, и ничего в их жизни не изменилось. Или почти ничего. Но существуют и другие книги, которые во многом определяют жизнь тех, кто их прочел. Вопрос в связи с этим: как получилось, что ваши книги образуют некую "вторую реальность", являются для очень многих ваших читателей чем-то большим, чем просто литература. Чем-то большим, чем просто искусство. Может быть, вопрос не точно сформулирован, мысль сложная...
- Мысль, по сути-то своей, достаточно ясная. Но я попадаю в несколько неловкое положение. Ведь то, что вы сказали сейчас, это по сути своей какая-то оценка моих книг, и оценка, насколько я понимаю, в достаточной степени позитивная. И мне как-то вот воспринять ее сейчас, понимаете, я не знаю даже... То есть, принять ее стопроцентно и признать, что мои книги действительно что-то меняют в жизни людей, создают какую-то "вторую реальность" - это значит согласиться с этой очень высокой оценкой. Честно говоря, по-моему, это было бы не очень скромно. Нет, я всерьез говорю. Но если вы считаете, что они действительно оказывают какое-то влияние и создают какую-то реальность, которая кому-то из читателей небезразлична, то, значит, второй вопрос - как это получается, да? Ну, это наиболее трудная часть вопроса, потому что, если честно говорить, да откуда ж я знаю, как это получается? Я работаю. То есть то, что происходит в моих книгах, я, наверное, воспринимаю сам как какую-то реальность. Естественно, для меня не просто вот листок бумаги, карандаш... я пишу, что-то выдумываю. Конечно, я как-то вживаюсь в тот мир, который я описываю, то есть как-то часто, что ли, вхожу в шкуру этих самых героев, или хотя бы становлюсь, может быть, близким их собеседником или соседом, то есть наблюдаю их с очень близкого расстояния, стараюсь понять их - и в какой-то степени для меня это реальная жизнь. Может быть, иногда более реальная, по крайней мере, более для меня часто значимая, чем тот самый быт, который окружает любого человека и который, к сожалению, бывает далеко не всегда приятным. Порой даже и противным. То есть книги - они, может быть, даже в какой-то степени уход. Не бегство от действительности, не спасение, но в какой-то степени уход в некоторый более значительный, более весомый, и может быть, более интересный людям, чем тот, в котором мы вращаемся постоянно и ежедневно. Может быть, если в моих книгах что-то в них и получается, так это результат какой-то самоотдачи, что ли. Если получается действительно. Ну, а там уж как складывается мысль, как идет рука, как интонация рождается. Ну, я не знаю, наверное. У каждого уж как, кому что дано, кто что сумел в себе воспитать, что ли.
- Владислав Петрович, а можно ли сказать, что ваши книги, ваше творчество - это расширение действительности? Не уход от действительности, а в некотором смысле ее расширение.
- Можно сказать и так, если только расширение реальности, расширение жизненного пространства может быть превращением в более многомерное и многоплановое.
- Но это пространство, оно для очень многих людей становится не менее реальным, чем обыденное пространство, в котором они находятся. Как получается, что для вас ваши герои - не просто художественное средство, чтобы выразить какую-то идею, а реальные живые личности, к которым вы относитесь, как к чему-то большему, чем просто к вашему вымыслу.
- Ну, по крайней мере переживать за них приходится.
- Но переживать приходится не как за какие-то объекты творчества, не за какие-то символы, художественные приемы, а за того, кто для тебя реален, кто для тебя жив, за кого у тебя сердце болит?
- Видимо так. Хотя, знаете, тут существует одна опасность - не в переживании, а в попытке анализа и самоанализа. Если начинаешь себя чересчур сильно потрошить, то есть опасность нарушить какую-то внутреннюю структуру. Как, скажем, неумелый фельдшер будет пытаться делать чересчур тонкую операцию, скальпелем своим ржавым залезет в организм и нарушит там что-то... Это я про себя самого говорю, что если я в себя полезу... Поэтому я, в общем, без особой нужды стараюсь этого не делать. Тот же трафаретный, опять же, набивший оскомину образ про сороконожку, которую спросили - как вы не запутываетесь в ногах, и она разучилась ходить. Я часто вынужден повторять это сравнение, но другого просто не приходит в голову.
- Владислав Петрович, как вот к вам пришла идея Великого Кристалла? Была ли это какая-то реальная физическая гипотеза, с которой вы где-то познакомились, и, конечно, переработали в своем творчестве, или это идея, которая пришла именно к вам?
- Нет, гипотезу, если что касается чисто технической стороны, несколько громко выражаясь, научной или псевдонаучной, то тут как раз я ее придумывал сам. Началась она, естественно, от кольца Мебиуса, от его свойства. Потом я сам дошел, что удлиненный многогранник, если его соединить особым способом, он тоже соединяет свои плоскости в одну, как кольцо Мебиуса. Потом я пришел к мысли, что каждая плоскость, она ведь может быть многомерной. И эти многомерные миры путем какого-то усилия иногда физического, иногда чисто морального - можно соединить, и тогда все все бесчисленное число миров во Вселенной вдруг единым движением соединяется в один мир, и тогда уже вопрос переноса из одной точки в другую является чисто техническим. Но, естественно, все это потом обрастало образами и какими-то конкретными находками, людьми и сюжетами, и так далее.
- Будет ли продолжен цикл "В глубине Великого Кристалла"?
- Нет. Цикл закончен. Цикл "В глубине Великого Кристалла" и так оказался больше, чем я ожидал. Я хотел сначала закончить его повестью "Белый шарик матроса Вильсона". Потом неожиданно как-то, подспудно, откуда-то изнутри пошла повесть "Лоцман", на основе, может быть, каких-то снов, и даже немножко подсознания. Херсонес вспомнился... Храм полуразрушенный... эти сны про подземный город... И мысли об этом мальчике, о материнстве, о вечной тревоге матерей... Было логично так завершить цикл. А потом уже, в девяносто первом году, неожиданно встряла, предпоследней, повесть "Сказки о рыбаках и рыбках". Уже совсем как-то дополнительно, я даже и не думал, но она сама напросилась.
- Она сильно отличается от предыдущих...
- Она, наверно, отличается, но она зато сюжетно связывает, замыкает на себя отдельные вещи цикла... Она отличается, постольку, поскольку время, когда писалась, было очень тревожное, все эти конфликты расцветали на всю катушку, и вот это совершенно бессовестное отношение к детям стало проявляться, когда они гибнут, абсолютно без вины виноватые, во всех этих междоусобицах. Сейчас это как-то уж очень заметно. Может, потому что мы это по телевизору стали видеть наглядно, раньше нас не пугали репортажами с мест событий, а сейчас, как увидишь этих убитых ребятишек, так просто жуть берет...
- А "Кораблики" вы относите к этому циклу?
- Нет, "Кораблики" - отдельная вещь. Она может быть ложится по тематике, но она к идее Кристалла-то, к чисто космогонической-то идее, отношения не имеет, там сам-то Кристалл не задет. Наверное, все мои повести можно связать, за исключением "Летящих сказок"... А если и далее, то тогда и "Летящие сказки" можно привязать, потому что там есть упоминания.
- Надо, просто еще написать пару связующих повестей.
- Сейчас я написал повесть "Дырчатая луна". И еще одну "Самолет по имени Сережка". И там всплывает новая такая физико-философская категория - Безлюдное Пространство. Возникновение Безлюдных Пространств, влияние их на человека, откуда они взялись, и что это такое. Это где-то навеяно реальностью - у меня появилась такая привычка, уже года три наверно,- мы с младшим сыном, летом особенно, любим бродить по окрестностям города, а город наш громадный. Это же мегаполис, по сути дела. Хотя он не так населен, как Москва, но его окрестности, его площади колоссальные... И среди этих площадей попадаются какие-то заброшенные, полузаброшенные производственные пространства, где недостроенные какие-то цеха, буераками заросшие механизмы, никуда не ведущие рельсовые пути, брошенные вагоны... И все это складывается в определенный мир, и возникает определенное ощущение этого мира. И это тоже дает определенный толчок, и начинает даже казаться, что в этих Пространствах есть какая-то своя душа, что ли, такая мистическая. Особенно, когда их много, когда приходилось там и заблудиться где-то, и выйти куда-то не туда...