– Эй! – Голос пробился через снег, посыпавшийся гуще и быстрее. – Эй, ты!
Рядом – никого. Нюта только свернула с основной дороги во дворы. Справа начинался парк, но тот и разглядеть-то было сложно – так сильно его замело, лишь черные остовы деревьев виднелись. Слева тянулись многоэтажки спального квартала. Там еще происходило слабое шевеление. Кто-то в темной куртке тащил по дорожке санки с таким же темным кулем, наверное ребенком. А может, там был мешок с пожитками. Поговаривали, что за неуплату счетов за отопление уже начали выселять.
– Эй! – не унимался голос позади.
Оборачиваться Нюта не решилась, ускорила шаг и двинулась к дому, из последних сил стараясь не перейти на бег.
– Постой! – крикнули ей в спину, и она почти уже побежала, тяжело перескакивая с одного широкого шага на другой.
За что? За что? За что? Платежка оплачена. Отчет сдан. Никаких лишних разговоров, кроме вчерашнего. У магазина. Но там она держала лицо. Все как по методичке. Ни слова запрещенного. Так за что? Фиалки, что ли? Ерунда. Никто не знает. За что? За что? Неужели за самокрутку? Как могли о ней узнать? И так быстро? Невозможно.
– Да погоди ты! – удивленно, почти обиженно воскликнули за спиной.
От еще одного окрика Нюта побежала бы. А тут почти остановилась и глянула через плечо. Снег оседал на вьющихся волосах вчерашней звонкой. Шапку та сняла и сунула в карман кожанки. И смотрела широко распахнутыми глазищами, под которыми расползлась тушь, – видимо, мазнула по мокрому лицу ладонью.
– Ты чего орешь? – только и нашлась Нюта. Сердце продолжало биться в районе горла, даже затошнило от напряжения. – Совсем поехавшая?
Звонкая смотрела все так же и чуть улыбалась. Потом закусила губу. Достала шапку из кармана и натянула поверх темных завитков, собранных в неряшливый пучок.
– Вот мы зашуганные стали, да? Быстро как.
И Нюта будто увидела себя со стороны: вспотевшая, с обветренным лицом, перепуганная до смерти сущей ерундой. Рассказал бы ей кто в прошлом году, как отчаянно будет тянуть поблевать от страха, просто потому что на улице ее кто-то окликнет, она не поверила бы, конечно. Да и кто поверил бы? Желчь поднялась из желудка по пищеводу и драла горло.
– Пиздец, да, – выдохнула Нюта и сглотнула. – Ты чего хотела?
Звонкая пожала плечами. Шарф у нее сегодня был небесно-голубой. И откуда только берутся такие теперь? ТЦ стоят заколоченные, старые шмотки отдают за еду. А она меняет шарфы каждый день. Да еще настолько яркие. Сумасшедшая.
– Ничего не хотела, – сказала она. – Поздороваться. Привет.
– Привет. – Нюте стало холодно и неловко.
– Снег опять валит. – Звонкая обернула шею еще одним кольцом шарфа. – А я рада! Загадала сегодня: если до вечера не начнется – пойду на работу устраиваться. Обошлось!
Она говорила громко и четко, снег глушил звуки, но голос ее разносился по всей улице. Или Нюте так казалось. Она отступила ближе к дороге. Нужно было повернуться и уйти. Никто в здравом уме и без желания подставить собеседника не стал бы разглагольствовать о безработице. Тем более собственной. За такое могли отправить на исправительные работы. Они мало чем отличались от восстановительных. И никакой яркий шарф там не спасет – его отберут на первом же фильтре.
– Да ладно тебе, – рассмеялась звонкая. – Не бледней. Нормальной работы у меня нет, это правда. Но общественно приемлемую выполняю. Мне даже справку выдали, хочешь покажу?
Нюта не хотела, но звонкая уже полезла во внутренний карман и достала мятую карточку. Шагнула ближе, сунула в руки, мол, смотри. К нижнему углу карточки была приклеена фотография звонкой – нечеткая, черно-белая. Без яркого шарфа звонкая на себя не походила. Обычная девушка двадцати трех лет, о чем свидетельствовала дата рождения, выбитая под именем. Ларина Таисия Игоревна.
Такие карточки выдавали на бирже труда. Нюта читала о них на канале ЗИМ – «Заметки информационного министерства». Если не можешь работать по специальности, работай там, куда поставят. Самый низкооплачиваемый труд, еще и посменный. Неделю на заводе смешиваешь незамерзайки, неделю шлифуешь сугробы, неделю раскладываешь зубные щетки и коробки с порошком по полкам магазина, неделю нарезаешь продуктовые карточки на допотопном аппарате в городской типографии. А в конце месяца получаешь новые направления. И все за право отовариться по половине продуктовой нормы. Муторно, голодно и тяжело, зато остаешься членом общества. И плевать, что до зимовья ты был классным спецом в сфере, которую отменили. Не вспоминай даже. Шлифуй сугроб и оформляй выкладку хозяйственного мыла.