– Да куда ж я его? – возмутилась мама. – Выкидывать, что ли? Пока наши там голодают, я тут хлеб выбрасывать буду? Так?
Заводилась мама с пол-оборота, только повод дай. Ноги окончательно промокли. Нюта выдохнула через зубы и ответила спокойным голосом:
– Сухари насуши. И пойди к дяде Володе чай пить.
Мама тут же успокоилась. На том и порешили, распрощались и одновременно нажали на отбой. Нюта вырвала ногу из снежной ловушки, огляделась по сторонам – никого. И перескочила с заметенного тротуара на расчищенный асфальт. Натянула шапку пониже, спрятала лицо в воротник куртки. Авось успеет проскочить так, чтобы ни одна камера не распознала.
Дома было тихо, только лампочка потрескивала под абажуром. Не часто, но тревожно. Если перегорит, то вот такую же, с теплым уютным светом, уже не получится купить. Когда они начали пропадать из магазинов, Нюта схватила восемь штук, сколько поместилось в руках. Потом она себя, конечно, ругала. Могла бы взять тележку и наполнить ее до краев теплыми лампочками. Не додумалась. А Славик и над восьмью штуками хохотал, мол, кто-то гречку хватает, пармезан тертый, а эта дурацкими лампочками затарилась.
Гречку можно было не хватать, она-то никуда не делась. От пармезана Нюта быстро отвыкла. Сначала перешла на простой твердый сыр, затем в магазинах закончился и он, остался лишь мерзкий колбасный, копченым духом которого пропитывался весь дом, стоило принести кусочек. Так что сыр Нюта исключила. И ничего, не страдала особо. Нормальных макарон, чтобы посыпать сыром, давно уже не было. И черного сладкого кофе, чтобы пить с кусочком сыра вприкуску, тоже.
Нюта оттолкнулась от подоконника, хлопнула по бумажному боку абажура, лампочка мигнула и перестала трещать. Тянуть за ниточку от исчезнувшего к исчезнувшему – опасно. Сама не заметишь, как окажешься лежащей на полу, с прижатыми к груди коленями, чтобы не рыдалось в полную силу. Не из-за кофе с сыром, конечно. Слишком уж плотно связывалось друг с другом большое и малое. Вот уже и Славик вспомнился. Нюта растерла лицо ладонями так, чтобы щеки стали горячими, а в носу засвербило. Соберись, давай. И поужинай, наконец. Свет на кухне вспыхнул ледяным. Не хотелось расходовать теплые лампочки на помещение, в котором особенно и делать нечего. Да и привлекать лишнее внимание тоже не стоило. Окна спальни выходили во двор, а кухонные смотрели прямо на дорогу, за которой помигивал белой вывеской дежурный пункт. Теплый свет в окнах, правда, пока не запрещен, это тебе не плакат «СНЕГУ НЕТ», вывешенный с балкона. Но мало ли, вдруг какой ретивый холодовик заинтересуется, отчего в наших снежных краях светится желтым чье-то окошко. Зачем давать лишний повод этому задумчивому взгляду задерживаться на тебе?
– Сиди тихо, очень тебя прошу, – говорил ей Славик, пакуя вещи в самый крохотный рюкзак из всех, которые нашлись в туристическом магазине. – Просто сиди тихо. Твоя задача – дождаться, пока мы тебя вытащим. Понимаешь? Не привлекай внимание. Не отсвечивай. И лампочку эту выверни, господи боже мой.
Он всегда начинал причитать, когда волновался. Нет бы матерился, как социально одобряемый представитель поколения, или заикался, как статский советник Фандорин. А он включал набожную старушку. Где только нахватался?
– Котичек, – успокоила его Нюта, – я самый тихий человек из всех, кто тут остался. Даже в голову не бери.
Славик скривился и принялся запихивать в рюкзак еще одну футболку – полосатую с вышитым маяком на груди. Нюта отобрала ее, сложила аккуратно и втиснула между ноутбуком и папкой с документами.
– Ты хоть свитер положи, – посоветовала она и осеклась.
Славик пожал плечами:
– А зачем? Там-то тепло.
Так что от Славика ей осталась кипа шмотья. Даже пуховик и утепленное пальто. Фигурами они были схожи – оба невысокие и тощие, может только в плечах Нюта ему уступала. Поэтому все его кашемировые пуловеры и шерстяные кардиганы без дела не лежали. Они согревали ее, навевая грусть.
В итоге Нюта обложилась вещами тех, кто уехал. Как-то само собой так получилось.
Первой укатила Вита Просфирина. Она отдала Нюте гигантскую коллекцию пластинок со сказками и старый проигрыватель дедушки, Петра Николаевича. Скрипучие «Бременские музыканты» утешали перед сном, но запасных иголочек для проигрывателя в продаже не оказалось, и Нюта не частила, выбирала особенно мерзкие вечера, выключала повсюду свет и слушала, беззвучно подпевая: «Нам дворцов заманчивые сво-о-оды не заменят никогда свобо-о-оды…» – и начинала плакать уже на второй строчке жизнеутверждающего «ла» сразу перед ослиным «ей-ей».