Поглядев на атомарник, оставленный тут заряжаться, Трент рухнул в одно из четырех находившихся здесь кресел.
Перед креслами изогнулся панорамный экран, разбитый на множество окон, в каждом из которых демонстрировалась какая-то сцена из жизни больницы. Над подлокотниками висели контрольные голограммы. Откинувшись на спинку, Трент запустил руку в голограмму, порылся в меню, выделил пациента, которого только что осматривал, и включил видеосистему слежения.
– Нездоровое влечение? – хмыкнула Сепия, развалившаяся в другом кресле.
– Могу то же самое сказать о тебе.
Трент кивнул на экран перед ней, показывавший Коула в монтажной, который через форс занимался перепрограммированием всего и вся. Сепия же с остекленевшими глазами всматривалась в то, что выдавал ей непосредственно в мозг ее форс, пытаясь разобраться, что именно делал психотехник.
– Понимаешь хоть что-нибудь?
Сепия моргнула, и взгляд ее не сразу, но стал осмысленным.
– Похоже, большинство из них в самом разгаре сезона суицида – многим перевалило за двести лет, и они устали от жизни.
Трент поморщился:
– Да, Спир говорил мне.
– Когда становишься старше, время как бы бежит быстрее, ведь разум не стремится записывать всё, что ты делаешь. Иначе череп просто лопнул бы, не вместив подробные воспоминания о тысячах выпитых тобой чашек кофе.
– Да, знаю.
– Чем меньше разнообразия в твоей жизни, тем быстрее ты достигаешь той точки, когда полностью переходишь на автопилот, не делая ничего нового, не совершая ничего, что стоило бы навсегда сохранить в памяти. В прошлом это усугублялось старостью и быстро заканчивалось смертью.
– Урок истории?
– Если не хочешь, чтобы я рассказывала по-своему, то я и стараться не буду.
– Извини, продолжай, пожалуйста.
– В наш век неизменного физического здоровья мозгу не грозит дряхлость, но он достигает высшей степени внутреннего опустошения, обычно это происходит где-то в интервале между ста пятьюдесятью и двумястами пятьюдесятью годами, в зависимости от того, насколько разнообразной была твоя жизнь. Эффект можно до некоторой степени свести на нет психоредактированием. Однако люди не желают избавляться от знаний и опыта лишь для того, чтобы начать то же самое сначала, и обычно, когда человек оказывается у черты, становится слишком поздно, поскольку он уже ищет новизну, чтобы облегчить скуку. И «новизна» эта принимает всё более опасные формы.
Трент кивнул:
– Я понимаю, отчего тех, кто объят апатией, влечет опасность, но как могли люди, такие старые и наверняка мудрые, избрать своим путем поклонение прадорам?
Сепия отмахнулась:
– Поиск новизны – это не только поиск новых занятий, это еще и необходимость в новых жизненных позициях. Двухсотлетний атеист вполне может отправиться искать Бога.
– Или сделать вид, что ищет, – добавил Трент.
Посмотрев на экран, он увидел, что мужчина с ампутированными конечностями находился уже на операционном конвейере, где они впервые столкнулись с Флоренс.
Сепия словно и не услышала.
– Сколько тебе лет, Сепия?
– Столько же, сколько древней игре-стрелялке, – сто восемьдесят.
Игре-стрелялке?
– Ищешь опасной новизны?
– О да.
– Что ж, Спир определенно подойдет.
Женщина скорчила гримасу и ткнула пальцем в экран:
– То, над чем бьется Коул, – весьма тонкое перепрограммирование. Он пытается сместить их внутреннюю перспективу так, чтобы даже за гранью уныния они могли смотреть на собственный опыт новыми глазами. Еще он обостряет их воспоминания о том, как они были рабами прадорских гормонов, о последующих драках за лидерство и, очевидно, об их впечатлении… о своей смерти. И знаешь что? Думаю, это сработает. – Кошечка пожала плечами. – По крайней мере на короткое время.
– Правда?
– Менять внутренний фон когда-то уже пытались, но эффект быстро сходил на нет, поскольку мозг начинал сравнивать окружающую реальность с воспоминаниями. Эти люди испытали новизну трансформации себя в моллюсков, но последовавшие неприятные ощущения должны привить им отвращение к такому состоянию. А потом они очнутся, снабженные конечностями големов. – Она снова махнула рукой.
– Ну, это ведь точно нечто новенькое. – Трент пребывал в замешательстве.