Глаза-фонарики утянули за собой Млечный Путь. Музыка стихла. Народ устремился к диванчикам и стойкам. Многорукие роботы мешали коктейли, звенел в бокалах лед, оплывало в вазочках мороженое и что-то еще, золотистое, липкое, сладкое.
Кирилл, наверное, единственный не сразу сообразил, что данцам дан перерыв. Секунд двадцать он стоял с глупой улыбкой посреди нарисованной на лице луны. Зажигались и гасли плитки пола. Так, и куда? Кирилл повертел головой. Куртку уже не найти. А Кэт? Он повернулся, выглядывая девушку у многочисленных зон отдыха.
Зал был больной, светлый, выгибался овальными сводами. Стеклянные люстры-шары висели гроздьями. Где-то занавесом, багровыми волнами свисала ткань, где-то желтели ширмы, у стен стояли кресла, кушетки и низкие столики, вились дымки, там полулежали, сидели, обнимались люди. Всюду вертелись низенькие роботы с подносами, ставили полные тарелки, убирали грязные и пустые.
Кэт Кирилл обнаружил у одной из стоек. Она беседовала с каким-то волосатым, разрисованным парнем и часто, смеясь, запрокидывала голову.
— Кэт!
Кирилл рванул к девушке. Та оглянулась. Лицо ее, разделенное свежим зигзагом золотой краски, расцвело улыбкой.
— А, Кир! Кир, пойдем, пойдем.
Она поймала Кирилла за руку и повела вглубь зала, оставив своего собеседника. Музыка зазвучала снова, но гораздо более спокойная, чем раньше.
— Куда это мы?
Девушка прищурилась.
— Сейчас узнаешь.
— А этот парень?
— Какой?
— Ну, тот, с которым ты болтала.
Кэт остановилась. С диванчиков и кресел обратно на пол стекались люди, полуголые и пестрые. Они закачались в парах или поодиночке, почему-то напомнив Кириллу деревья под ветром в городском парке.
— Слушай, — сказала девушка, морща нос, — мы же без обязательств. По-моему, мы это выяснили. Ты согласился. Значит, я могу общаться, с кем хочу. Это понятно? Так что не мешай движу. Это мой движ.
— А мой? — спросил Кирилл.
— А куда, думаешь, я тебя веду?
Через покачивающийся народ они пробрались в дальний конец зала, где выгородки образовывали отдельные кабинеты.
— Сюда, — сказала Кэт, заводя Кирилла в широкий проем. — Только обувь сними.
Сама она, сняв кроссы, осталась в коротеньких розовых носках.
— Понял, — Кирилл с шумом избавился от ботинок.
Пол в кабинете был устлан ковриками, садиться можно было на любой. Горели высокие светильники. В центре, обложенный подушками, скрестив ноги, сидел обернутый в узорчатую простыню человек и лениво ковырял пальцами в подставленном блюде с виноградом. Рядом ползал робот-уборщик, ловя соскакивающие с блюда ягоды. Человек следил за его реакцией с интересом, но, заметив краем глаза вошедших, быстро отодвинул виноград и выпрямил спину.
— Отрадно, отрадно, что кто-то решил навестить старика, — сказал он, хотя на старика совсем не был похож.
Кирилл вообще не видел разницы в возрасте между ним и собой.
— Здравствуйте, гуру, — сказала Кэт и потянула Кирилла вниз. — Садись! — прошипела она.
— Опустись, чел, — простер руку человек в простыне.
— Ну, если нужно…
Кирилл сел на коврик. Кэт уже скрестила ноги. Ладони ее успокоились на коленях. Музыка здесь звучала тише, легким фоном.
— Что вы ищите, дети мои?
Человек кашлянул в конце, но Кириллу послышался смешок.
— Мы ищем движ, гуру, — сказала Кэт.
— Все ищут движ, — человек, морщась, пошевелился в подушках. — Но не каждый находит. — Он указал на девушку пальцем. — А тебя я помню.
Кэт улыбнулась.
— Да, гуру.
Палец переместился на Кирилла.
— А это, похоже, новенький.
— Он — работник, — сказала Кэт.
— Ух ты! — заинтересовался гуру. — Что-то новенькое. То есть, он с рабочего района? Он говорит?
— Да, — сказал Кирилл.
Человек захлопал в ладоши.
— Замечательно! Замечательно! Он, наверное, хочет послушать, почему он — там, а мы — здесь? — обратился он к девушке. — Ну, в целях понимания, расширения кругозора и всего такого прочего?
Кэт пожала плечами.
— А ты что скажешь? — наклонился гуру, щуря подведенные глаза. — Тебе здесь нравится? Хотел бы провести здесь всю жизнь?
— Как это? — спросил Кирилл.
— Так, — обвел широким жестом кабинет гуру. — Делай, что хочешь. Ешь, пей, развлекайся. И никакой работы.
Кирилл замотал головой.
— Не, я так не могу.
Гуру расхохотался.
— Не может, — поделился он новостью с девушкой. — Какая прелесть! Он не может! Маленькая коррекция — и все, не может. А ведь для этого ничего и делать не надо. Неподвижная форма движа. Слышал о такой?
— Нет.
— Я потом расскажу, если будет время.
Гуру привстал, поправляя складки простыни, шумно почесал бок, разогнул одну ногу и почесал уже ее.
— Что я вам скажу, дети мои, — проговорил он, вновь устраиваясь на подушках. — Все дело в том, что мы живем в постиндустриальную эпоху. Чем она хороша? Тем, что почти не требует человеческого участия в производственных процессах. Автоматизация и роботизация. Собственно, золотой век, дети мои. Человек не нужен ни на фабрике, ни в теплице, ни в шахте, ни в сборочном цеху. Нигде.
— Это не так, — сказал Кирилл.
Гуру кивнул.
— Да-да, я знаю, чел, некоторые процессы требуют живого или почти живого контроля. Но в остальном…
Он отщипнул виноградинку от фиолетовой кисти, позвал: «Тузик, Тузик!» и бросил ягоду в дальний угол. Робот-уборщик устремился за ней с радостным жужжанием.
— Видите? Все делают они, — гуру указал на робота, азартно катающего в углу ягоду между щеток. — Мы не нужны. То есть, не нужны как звено в промышленной цепочке. Наш движ теперь в другом.
— В чем же? — спросил Кирилл.
— В счастье, конечно же, — улыбнулся гуру. — Люди хотели этого всегда. Они хотели быть счастливыми, но обстоятельства, природные явления, необходимость добывать себе средства пропитания, одежду, укрываться от непогоды не давали им обрести это ощущение. Во всяком случае, оно, если случалось, то не держалось долго. Человеку все время приходилось заниматься чем-то, что вроде и обещало счастье, но относило его все дальше и дальше во времени. Хочешь быть счастливым? Добудь мяса, найди жену, построй дом. Все? Нет, не все. Убеги, спрячься, сделай палку, топор, автомат, защити себя и свое племя от хищников и чужаков, разожги огонь, вспаши поле, засей, построй мост и мельницу, накопи денег, выучи детей, работай, работай, работай. Все? Нет, не все. Работай.
Понятно, что вместо счастья получались нервный тик, раздражение и лютое желание поубивать всех вокруг.
Кирилл посмотрел на свои ладони.
— А если я работаю, и у меня нет…
— И замечательно, и хорошо, что нет, — заверил его гуру. — Это твое счастье, чел. Ты же молодец?
— Молодец, — произнес Кирилл.
— Во-от. Тут же как? Постиндустриальная эпоха. Людей много, а так, чтобы работать, участвовать, так сказать, в процессе, их нужно мало. Не требуются миллионы. Сотни тысяч даже не требуются. Ну, общество потихоньку и разделилось на тех, кто нашел себя в движе, и тех, кто решил посвятить себя обслуживанию, поддержанию в рабочем состоянии системы воспроизводства благ и инфраструктуры. Все это было, кстати, сугубо добровольное дело. Конкурс даже был приличный на свободные рабочие места! Потом уже, конечно, вам стали чуть-чуть поправлять мозги, чтобы и у вас образовывалось чувство удовлетворения. Чтобы вам не срывало голову от того, что рядом, оказывается, протекает совсем иная жизнь.
— Ну, мне не сорвало, — сказал Кирилл.
Гуру склонил голову.
— Тем не менее, ты здесь.
— Это все Кэт.
— Это все движ.
Кирилл улыбнулся, не соглашаясь.
— Не, — сказал он, — это все она.
Он показал на Кэт, которой на своем коврике, к его удивлению, не оказалось. Как-то незаметно она исчезла.