— О-у-у! — поддержали ее. — Движ! Движ! Движ!
— Тише. Не слышно! — взвились с другого края.
Стало напряженно-тихо.
— Ты хочешь, чтобы я променяла свободу на какую-то твою любовь? — усмехнулась Кэт. — Думаешь, сказал: «Люблю», и все? Ты вообще видел хоть что-нибудь, кроме своей дурацкой работы?
— Видел, — сказал Кирилл. — Во сне.
Девушка захохотала.
— Во сне!
Ее поддержали — заухали, загоготали, кто-то, кажется, даже упал от избытка чувств. Такой движ!
— Ты такой дурак! — воскликнула Кэт. — Я не хочу, понимаешь, не хочу больше тебя видеть! И расстраиваться. Здесь другой движ. Другой!
— А если я останусь? — спросил Кирилл.
Девушка качнула головой. Прядки зажглись, как пламя.
— Ничего не изменится.
— Почему?
— Потому что я не хочу с тобой… Я не хочу, чтобы ты сидел в каждой моей мысли, понял? Нельзя, чтобы один человек подменял собой все! И скоро Новый Год, я уеду на два месяца, а может и больше. Все, Кир, все, хватит!
Кирилл поймал штаны, когда Кэт стегнула его в очередной раз.
— Ладно, — сказал он, выдернув их из пальцев девушки. — Ладно, как хочешь. Я просто… Я думал, между нами…
Он повернулся, бросив штаны на пол, и пошел к выходу, ощущая, как все на него смотрят. Не на голую Кэт, а на него.
— И все? — огорчился кто-то за его спиной.
— А что? Тебе же сказали — трагедия! — объяснили огорченному.
— О-о!
— И вали! — крикнула Кэт вдогонку. — Все равно все забудешь! Ты же работник, раб, вам не положено! А я о тебе даже не вспомню, да! Зачем мне гнилой внутренний движ? Я вообще зря тогда полезла, понял?
Кирилл не ответил. Музыка вроде бы гремела, но он ее странным образом не слышал. Не видел и танцующих, пока пробирался к дверям на улицу. В груди, в сердце было холодно и пусто. Все словно выдуло ветром. Он не запомнил, ни как перебрался через перемычку обратно в свой район, ни как в отрывистом свете редких фонарей шел к дому. Только в лифте, поднимающемся к квартире, его вдруг охватило беспокойство.
Не спас! — подумалось ему. Не спас. Как же она?
Он чуть не направил лифт вниз, но потом вспомнил, как Кэт стегала его штанами, как обидно и зло выговаривала ему, что он ничего не понял, не так понял, что она совсем не такая, какой он себе, должно быть, ее представлял.
Что его чувства — фикция, а движ — важнее всего.
Какая глупость! — звенело в Кирилле. Движ — дерьмо, движ — дерьмо, несколько раз про себя повторил он. Движ — дерьмо. Для чего они живут? Нет-нет-нет, они далеко не молодцы, они только для себя…
«И вали!».
Кирилл вздрогнул от прозвучавшего в голове голоса. И все же, выйдя из лифта, он с минуту или две стоял у створок, прислушиваясь. Казалось, что Кэт вот-вот позовет его снизу.
Странно. Что-то происходило в нем, он это ощущал. Какие-то незнакомые мысли, чувства прорастали и ранили, словно бы расталкивая внутренние органы и отвоевывая себе постоянное место.
Для чего? Зачем? Ему самому было все равно.
Уснул Кирилл без снов. Провалился в темноту и почти умер. А утром проспал на работу. Редкое событие.
Великое благо, на самом деле, сопрягаться с машиной для вычислительных задач. Рутина. Тяжелая, нудная работа. Наказание.
И ни одной посторонней мысли. Некогда.
Ты весь — череда расчетных операций. Числа, периоды, символы, знаки. Длинные, меняющиеся ряды. Тр-р-р! Рядовые один, два, три и далее — равняйсь! Щелк. Щелк. Выстрел операции! Следующие! Щелк! Подтянись!
Почему он этого не любил раньше?
Где Кэт? Нет Кэт. Где движ? Нет дурацкого движа. Кирилл. Кирилл! Где Кирилл? Отсутствует. Шелест между ушей.
Не день, а радость. Что понимают в ней там, за перемычкой? Трясутся и жрут «сливку», считая, что это она и есть. Нет, радость — это когда тебе можно ни о чем не думать, когда у тебя нет возможности думать, нет возможности вспоминать, представлять, жалеть о чем-то не произошедшем.
И жалко, что все кончается, даже сопряжение.
Кирилл вышел из пустоты в пустоту и обнаружил себя стоящим в знакомом «кармане». Робот-уборщик жужжал у ног, как потерявшееся животное, требующее ласки. Кирилл присел, протянул ладонь:
— Тузик?
Робот откатился в сторону.
Тяжесть в голове не дала прорасти воспоминанию. Кирилл постоял еще, не понимая, что делает, и побрел домой. Под виском тягуче взводился счетчик, готовясь начать отсчет. Я — молодец. Я работаю. Я — молодец, как и все.
Потом его выключило, пересобрало, включило снова и обозначило в комнате, напоследок мягко обняв. Прошлое отдалилось, но не перестало быть.
Сон приснился нелепый. Кирилла, как пойманного дикаря, везли на допотопной телеге в клетке. Дорога раскисла после дождя. Колеса скрипели. Две мохнатые образины под присмотром погонщика тянули телегу в гору. Позади топали закованные в железо солдаты, вооруженные пиками. Они были грязны и ругались.
По обочинам дороги стояли люди, и проезд Кирилла в клетке почему-то приводил их в неописуемый восторг. Они скакали, кружились, кричали что-то нечленораздельное, потрясая вздернутыми кулаками. Кирилл наваливался на прутья и рычал в ответ. Про себя он удивлялся тому, как быстро приходит в раздражение, но голос внутри увещевал, что это нормально, что это даже хорошо, и он молодец.
Это в клетке-то?
И почему у всех ликующих лица Кэт?
Следующий рабочий день, увы, не принес облегчения. Кирилл вдруг понял, что работа перестала приносить ему удовлетворение. Поставленный на сортировку, он обвалил процент до восьмидесяти пяти, и мог бы, наверное, скатиться в невозможные раньше семьдесят семь-семьдесят восемь, но был отключен от сопряжения и отпущен домой.
Отдохните, сказали ему в пришедшем сообщении. Поздравляем! Сегодня Новый Год! Завтра — выходной. Вы — молодец.
Ему выдали праздничный набор, и с ним под мышкой Кирилл вышел на улицу. Он вдохнул прохладный воздух, посмотрел на мелкий снег, не долетающий до земли, и решил прогуляться по району.
Кэт, наверное, уже уехала.
От рабочего здания-монолита он взял вправо и скоро набрел на крохотный сквер, каким-то чудом затесавшийся между высоток. В сквере росли рябины и стояли скамейки, образуя букву «П» с удлиненными ножками. На одну из них Кирилл сел и, задрав голову, стал смотреть, как меняется цвет облаков в вышине.
Конечно, думалось ему, мы разные. Любовь не возникает за пять дней. Наверное, это не любовь. Но, может, симпатия. Или желание. В любом случае, мы больше не встретимся. Она уж точно забудет.
Облака текли серой пеной, меняющей оттенки.
Скоро Кирилл заметил, что на скамейке напротив сидит пожилая женщина и с интересом его рассматривает. Она была в легком светлом пальто и в платке, повязанном на шею. Темные волосы были коротко стрижены.
— Здравствуйте, — сказал Кирилл.
— Добрый день, — с охотой отозвалась женщина. — Вы, кажется, освободились раньше времени.
Кирилл кивнул.
— Обвалил процент.
— То есть, вы — не молодец?
— Сказали, что молодец.
Кирилл вскинул в руке праздничный набор, как доказательство.
— А я предаюсь ностальгии, — сказала, улыбнувшись, женщина. — Здесь никого не бывает в это время. Даже роботов.
— Вы тоже работник? — спросил Кирилл.
— Бывший.
— Что, тоже обвалили процент?
— Нет, не обвалила, — рассмеялась женщина. — Вышла на пенсию.
— Это как?
— Очень просто. Я постарела, и сопряжение стало медленным и непродуктивным. Ничего не бывает вечным. Я живу здесь неподалеку, — женщина показала за дома. — У нас свой район, но в этот сквер меня тянет все время.