Суетливые приготовления непонятно к чему вконец смутили мальчика. Чтобы разрядить атмосферу, говорю:
— Дам-ка тебе трудное задание.
А он и головы не подымает, уткнулся глазами в стол.
— Ты как сюда приехал, на автобусе?
Кивает.
— Билеты при тебе?
Он посмотрел на меня с удивлением. Озорные глаза.
Мама порылась в сумочке и нашла билеты.
— Ручка есть?
И ручку нашла.
— Так ты готов выполнить очень трудное задание?
Кивает.
— Нарисуй точку.
Точку? Да это запросто.
— А теперь еще трудней. Нарисуй линию.
Нарисовал.
— А теперь еще трудней — нарисуй мамину сережку, только одну.
— Где рисовать-то? Бумаги нет.
Гардеробщица подсобила. Принесла листок в клетку, на обратной его стороне корявым почерком были нацарапаны требы за упокой. Но нам другая сторона не нужна. Мы за здравие. Пригляделся внимательно — нарисовал. Точно!
— А вторую?
— То же самое?
— Да.
Нарисовал то же самое.
— А на чем серьги висят?
— На ушах.
— А уши где?
— На голове.
— Ну это, наверное, нарисовать невозможно…
— Нарисую.
Нарисовал — замечательно!
— А что у мамы на ногах?
— Сапоги, с каблуками. Сейчас нарисую.
Залез под стол, чтобы посмотреть на сапоги повнимательней, вылез, перевернул лист и на свободном месте нарисовал сапог.
— Как вылитый, — восхищается мама.
— Ну все, — говорю, — до свидания. Спасибо тебе. Меня ждут.
— Коль, ты постой тут, около тетеньки, я сейчас… Сколько я вам должна? — шепчет мне на ухо.
— Нисколько.
— А что же с ним такое, с моим сыночком?
— Ничего. Отличный парень.
— Значит, по-вашему, он нормальный?
— Нормальный.
— А почему они говорят, что ненормальный?
— Хотите мне заплатить?
— Да.
— Назначаю плату.
— Какую? — бедная женщина аж побледнела.
— Не водите его к психологам, никого не слушайте. Меня в том числе. Вы же чувствуете своего ребенка. Он какой, по-вашему?
— Хороший. Добрый. А в саду никак.
— Значит, сад ему не подходит.
— Ой, ну спасибо вам, успокоили… Может, справочку дадите?
— А печать вам не нужна? — пошутила я, но она моей шутки не поняла. Видно, достали ее в детском саду.
— Пока, — помахала я с лестничного пролета мальчишке, — рисуй давай!
— Я тебе завтра внучку приведу, — донесся до меня голос гардеробщицы, — а то цельный день телевизор смотрит…
Женщина в белом
Как-то в юности меня потрясла женщина в белом плаще. Она шла по платформе, размахивая бутылкой кефира. И по сей день, если я думаю о свободе и независимости, я вижу эту женщину — как она идет легким размеренным шагом по платформе города Бреста и размахивает бутылкой.
Что было в ней? Легкость бытия. То, к чему я стремлюсь. Но какие непростые пути — двадцать пять лет заниматься наследием убитых художников, актеров, режиссеров, детей, философов… Какая тут легкость?!
А если посмотреть иначе? Эта работа дает мне веру в бессмертие. Утверждает в ней. А дальше все легко. Свобода.
Наткнулась на свою запись 1998 года — на удивление, весьма амбициозную. Она касалась выставки Фридл, к которой я тогда готовилась.
«Моя концепция — живая выставка. Живой опыт. Ощущение того, что все, что предстанет перед нами, никогда не существовало вместе, что это собрано и затем отобрано мной по мотивам, мне самой не всегда ясным. Не знаю, правилен ли мой выбор. Не у кого спросить, я не могу посоветоваться с автором.
Это представление истории Фридл, которая не замкнута сама в себе, она открыта, направлена вовне и должна касаться многих людей. Как золотые стрелы лучей в барочном алтаре.
Идея отданности. В мире сгущенного эгоцентризма, себялюбия, непродуктивной пустоты — это важно произнести. Через Фридл.
Синтез обрывочности. Не сумма документов, картин, писем, не суммарность, но синтез. Это относится к любому элементу проекта. Идея незримого присутствия Фридл в этом мире, ее растворенность в эпохе, ее говорение через и в конце концов проявление вовне, материализация в незаконченности, недоговоренности, в недооформленности.
Эти «не» — не из-за отсутствия внутренней цельности. Напротив. Идеальная сущность проявлена именно во фрагментарности. Оттого Фридл подвижна, витальна в любой работе. Она — сколок идеальной сущности.
Посему эта выставка не боится изменений, перестроек, сокращений и увеличений. Концепция проступания, проявления, выхода на сцену жизни не пострадает ни в каком случае. Статические формы здесь неприемлемы».