Искусство выявляет состояние души. Терапия искусством не устраняет причин, но своим воздействием на иррациональное помогает справиться с теми глубинными явлениями, которые не формулируются в словах. Невыразимые состояния находят разрешение в красках и формах. Творчество высвобождает из-под спуда не только грусть и печаль — оно дает выход радости. Радости бытия, радости быть тем, кто ты есть.
Моим больным ученикам нравилось рисовать и лепить вместе, нравилось повторять то, что у них получалось, нравилось, когда их за это хвалили, нравилось пить на переменке чай с печеньем, нравилось устраивать спектакли по праздникам. Их любовь была безграничной — почти все хотели на мне жениться, и мужчины и женщины, каждый норовил меня поцеловать или обнять (а объятия у них очень крепкие). Так же бурно они расстраивались, если что-то у них не выходило. Обижались, если не оказывалось под рукой того, что им в этот момент нужно, плакали, если не скатывался шарик…
Однажды двадцатилетний олигофрен Дуду спросил у меня:
— Ты постриглась?
Я поймала его взгляд: он смотрел мне на грудь, туда, где обычно был прицеплен беджик Музея Израиля — фотография с именем, и на этой фотографии у меня были длинные волосы.
— Да.
— Зачем ты это носишь? — спросил он.
— Чтобы знать, что я — это я.
Он подпрыгнул на месте, замахал руками:
— Я тоже хочу знать, что я — это я!
Я предложила ему нарисовать себя, принесла из учительской пластиковые рамки для беджей, он сам написал «Дуду», мы вложили его «фотографию» с подписью в рамку и прицепили на грудь.
Конечно же, всем захотелось ощутить: я — это я. Пришлось каждому дать по картонке. Все быстро нарисовали себя и написали свое имя. Понятно, что реализмом тут и не пахло. И все же эти оформленные кружочки и закорючки выглядели как настоящее удостоверение личности, и мои пациенты, нацепив «себя» на грудь, ринулись на выход, к автобусу. Воспитательницы остановили их: снять немедленно, мы едем в городском транспорте! Однако уговоры не подействовали. Пришлось мне ехать вместе с ними, с музейным беджем на груди.
В автобусе было весело. Уставшие после рабочего дня люди улыбались нам, а может, в глубине души и завидовали — ведь не всем относящим себя к категории нормальных дано знание: я — это я.
Эта история меня не отпускает. Впервые она появилась в книге «Преодолеть страх, или Искусствотерапия», потом затесалась в предисловие к новому изданию «Освободите слона», теперь угодила и сюда. Не про меня ли рассказ о маленьком старичке в большой компании?
Эммануэль, попечитель группы, с которой я занималась, хотел, чтобы слабоумные были признаны художниками и чтобы я работала с ними без всяких скидок. Помню, мы сидели с ним на солнышке, все было так красиво вокруг — скульптуры Ботеро, детские лазалки, музей свитков Торы — белая луковица, омываемая водой, — и не хотелось спорить. Эммануэль же гнул свою линию:
— Дала бы им копировать Ван Гога, как прежняя учительница…
— Но они же от нее убежали!
— Да. Тебя они любят. И ты, если бы захотела, смогла бы сделать из них художников. Организовать выставку, выпустить каталог. Деньги я бы достал. В Европе есть целый музей искусства сумасшедших…
Чтобы сменить тему, я решила рассказать ему смешную историю про того же Дуду. Он вбежал в класс возбужденный и сказал, что завтра не придет. В чем дело? Оказывается, сторож спросил, есть ли у него оружие. А Дуду ответил: мол, зачем ему оружие, ведь он пришел на кружок искусства! И кто здесь сумасшедший?!
— Вот видишь, — рассмеялся Эммануэль, — ты сама себе все время противоречишь. Дуду — художник, а ты его не учишь.
— Он не художник! Просто раньше ему все надоедало за пять минут, а теперь он может рисовать картину полчаса. Он способен концентрировать внимание. И это грандиозный успех.
— Мы говорим с тобой на разных языках, — сказал Эммануэль.
И он был прав.
Семинар в Сахаровском центре
Я собиралась в Москву и рассказала об этом своей израильской подруге Вики.
Мы познакомились с ней во время отборочного тура: известный пражский режиссер ставил спектакль по моей пьесе про терезинское кабаре и проводил мастер-класс в Иерусалиме. Смуглая красавица в голубом платье в белый горох вышла на сцену босая, с веревкой, обмотанной вокруг длинной шеи, и спела песню, которую сочинила в ожидании очереди. Режиссер был потрясен не только голосом (слов он не понял), но и невероятным артистизмом девушки. Он выбрал ее, однозначно. Однако, вернувшись в Прагу, он надумал сделать кабаре марионеток, и израильские актеры ему уже не понадобились.