Возвращаясь к рубежу 60-70-х, скажу, что именно в это примерно время я, как мне кажется, заматерел, вышел на новый уровень мастерства. Вместе с обновленной национальной командой и новым тренером я был готов к завоеванию новых, теперь уже высочайших вершин в мировом спорте. Мне стало все равно, с кем, когда и где играть. Годы тренировок и выступлений постепенно превращали меня в мастера Большой Игры.
Глава 8
70-е
Каждое поколение так или иначе привязано к своей эпохе. Особенные воспоминания обычно связаны у человека с тем периодом, когда он добился наивысших результатов в своей деятельности, достиг творческого и профессионального расцвета, создал определенный задел на всю свою будущую жизнь.
Для меня такой эпохой стали 70-е годы. Время материального и идеологического благополучия огромной империи СССР, формирования гигантского нефтегазового и промышленного комплекса, до сих пор обеспечивающего энергоресурсами полмира. Время съездов коммунистической партии, мудрого политического руководства ее Политбюро и Центрального комитета, претворения в жизнь бессмертных ленинских принципов и наказов грядущим поколениям. Время «разрядки политической напряженности» и начала «мирного сосуществования двух систем с различными политическими принципами», Байкало-Амурской магистрали и героических побед советских хоккеистов над канадскими профессионалами. Время расцвета культуры, искусства, спорта, время подлинного, а не показушного сплочения людей. Кульминация 75-летней истории громадного государства — во многих аспектах действительно успешного, а во многих — откровенно бездарного и бесчеловечного.
Эта глава — небольшие зарисовки о 70-х, золотой эре баскетболиста Сергея Белова, какими бы неоднозначными и противоречивыми они ни были, и какие бы эмоции ни вызвали у вас подзаголовки этой главы, взятые со страниц советских газет. О десятилетии, которое началось нашим провалом на чемпионате мира в Любляне, прервавшим многолетнее пребывание у руля сборной Александра Гомельского, а закончилось признанием меня выдающимся спортсменом, достойным зажечь огонь московской Олимпиады. О том, как мы — я и мои товарищи по спорту — жили в то время, каким оно было и какими были мы, что сопровождало нашу жизнь — игроков команды ЦСКА и сборной СССР.
Эта эпоха дорога мне. В первую очередь потому, что она ознаменована самой великой победой, которую я вместе с командой добыл для своей страны.
Начало нового десятилетия давало мне повод подвести предварительные итоги первого этапа моего жизненного и спортивного пути. Мне было 27 лет, я вступал в пору спортивной и мужской зрелости. Уже пять лет я был женат, дочери недавно исполнился год. У меня были определенный стабильный достаток, квартира в Москве, офицерское звание. Я был на хорошем счету у спортивного и партийного руководства. По меркам среднестатистического советского человека моя жизнь складывалась вполне успешно.
Но самое главное — у меня было любимое дело, в котором я реализовался так, как я об этом мечтал в детстве. Я играл в команде своей мечты — ЦСКА, вместе с ней стал чемпионом СССР. Более того, я был ее лидером, одним из основных игроков. Я стабильно входил в национальную сборную, в составе которой успел стать чемпионом мира и трехкратным чемпионом Европы. Наша «Красная Машина» набирала все более и более мощный ход. Мы чувствовали, что не за горами тот день, когда мы сможем бросить вызов единственным пока еще не поверженным на высшем уровне соперникам — баскетболистам США.
Спорт в СССР в масштабах общенациональной политики был, безусловно, сильно политизирован и идеологизирован. Но нас, спортсменов, это, как ни странно, сильно не касалось. Видимо, обеспечивали эту идеологизацию неглупые люди, которые понимали, что от психологического состояния спортсменов зависит конечный результат — медали мировых и европейских спортивных форумов, доказывающие преимущество социалистической системы развития, — и что перегружать нас политикой контрпродуктивно.
Партийные органы незримо присутствовали в нашей жизни, определяли нашу судьбу в самых важных ее аспектах, но их постоянное участие в нашей повседневности преувеличивать не следует. Конечно, проводились различные собрания, накачки на результат, но в основном для всех ребят это было пустым звуком, так как мы были профессионалами и знали, что спорт на этих лозунгах не стоит. К счастью, собственно в подготовке к соревнованиям и в их процессе превалировал именно профессиональный подход, партийные руководители и комитетчики в спортивный процесс не лезли, по крайней мере, когда доходило до серьезного дела.
Существенного идеологического давления на игроков в целом также не было. На национальном уровне мы были объективно лучшими, и для регулярных побед в чемпионате СССР «накачивать» нас не требовалось. Что касается международных соревнований, то накануне них нас собирали, желали успехов..
Вся прелесть общения с номенклатурой доставалась главным тренерам. «Наезды» и жесткие разборы полетов касались в основном их. Невыполнение «плановых» показателей, как правило, заканчивалось для них плохо. Впрочем, случались и исключения — так, после бронзы в Мехико А. Я. Гомельский, проявив поразительную жизнестойкость, остался во главе сборной. Не устоял он только после провала на чемпионате мира в Любляне в 1970-м.
Во многом это общение отягощалось подковерной борьбой за тренерские посты, кознями и провокациями, в которых тренеры сами поднаторели. На спортсменов эта «борьба бульдогов под ковром» порой влияла, но опосредованно.
Присутствие «органов» в спорте в основном сводилось к ведению досье на спортсменов, регулярно бывающих за границей, с контролем их коммерческой активности и контактов с иностранцами. Разработки производились в отношении тех, кто слишком близко приближался к по-настоящему противозаконной деятельности или просто чересчур борзел. Кого-то могли лишь щелкнуть по носу, а кого-то упрятывали всерьез и надолго. В отношении прочих у Комитета всегда был компромат на случай необходимости, но я не припомню случаев, чтобы кого-то «вязали» абсолютно на ровном месте.
Зримо Комитет присутствовал в нашей жизни только в облике «заместителей руководителей делегаций» или «запасных спортсменов» при выезде за рубеж. Вели они себя, как правило, незаметно, но смотрели за всеми пристально и по окончании командировки готовили подробные отчеты.
С кураторами от КГБ иногда были связаны забавные истории. Одну из них я слышал от спортсмена из советской гребной команды, участвовавшей в мюнхенской Олимпиаде. В ресторане со шведским столом в олимпийской деревне к ним с напарником подсел «запасной спортсмен», который стал провоцировать ребят на разговор о преимуществах капиталистической системы над советской: «как у них тут все красиво и хорошо устроено, не то, что у нас» и т. д. Чтобы беседа складывалась органично, себе он тоже взял обеденную порцию.
Гребцы — народ прожорливый, в отличие от баскетболистов, и парни просто молча слушали «товарища по команде», поглощая немалое содержимое своих тарелок. Покончив с ним, они так же молча встали и отправились к шведскому столу, где «повторили» заказ, вернулись за свой столик и продолжили обед. Чтобы не терять нить разговора, офицеру пришлось, скрепя сердце, также взять себе добавку и, уже давясь ею, дальше излагать свои соображения. Но когда гребцы, угрюмо сожрав вторую порцию, по-прежнему молча отправились за третьей, провокатор понял, что «такой народ никому не победить», и ретировался.
Порой такие комедии приобретали драматический оттенок. На Олимпиаде в Мехико на продаже привезенного из Союза товара комитетчики поймали барьериста Кудинского. Руководство жестко и недвусмысленно обозначило его перспективу: «Если не будешь в тройке» Парень был настроен побить все существующие рекорды, чтобы реабилитироваться. Но на этом его несчастья не закончились.