Меркантильный интерес к членству в сборной выражался в основном в более высокой, чем у других спортсменов, ставке оплаты труда и лучших условиях пребывания на сборах, а в основном, конечно, в поездках за границу со всеми вытекающими отсюда материальными выгодами.
Собственно вознаграждения за победы на крупнейших международных соревнованиях были смехотворными. Так, в 1967-м за победу в чемпионате мира я был поощрен премией в 1200 рублей, в чемпионате Европы — в 500. За мюнхенский триумф мы получили аж по $150 немедленно и по 3000 рублей с вычетами по возвращении домой.
Поездки в составе сборной страны были более регулярными и в более «интересные» страны, ежегодно имели место выезды на коммерческие турне, в основном в Южную Америку, от которых нам также что-то перепадало. Временами эти поездки носили экзотический характер. Как-то раз мы под руководством Гомельского проделали на автобусе 1200 км через мексиканские прерии. Пески, кактусы, дорожный знак «STOP» посреди голой пустыни, безупречно соблюдаемый водителем, игры на площадках для корриды.
Впрочем, самым экзотическим впечатлением оказалось выбивание Гомельским гонорара в каком-то из пунктов нашей остановки. Для этого потребовался твердый, как адамант, характер Александра Яковлевича. За считанные минуты до начала игры он прервал разминку команды и мрачно объявил: «Уезжаем. Денег не платят». Через некоторое время снова собрал не успевших опомниться игроков: «Пошли играть, заплатили».
В дискуссиях о причитающихся гонорарах за выступления Гомельский был великолепен. Однажды мы с Модей около полутора часов слушали доносившиеся через раскрытые балконные двери из номера этажом ниже дикие крики Александра Яковлевича и его бразильского vis-a-vis, выяснявших финансовые взаимоотношения. Самое поразительное было в том, что Гомельский кричал и матерился на русском, бразилец — на португальском, но оба, похоже, прекрасно понимали друг друга!
Кондрашин в этом аспекте тренерского мастерства существенно уступал Гомельскому. Однажды под его руководством мы совершили беспримерное 20-дневное турне по США, по итогам которого получили за 10 игр. по $40 на рыло. Таких гонораров при Гомельском не было никогда, и команда отправила нас с Модей — комсорга и капитана — «качать права». Кондрашин с нами дискутировать не стал, отправив к руководителю делегации по фамилии Шишигин. Если я не ошибаюсь, он возглавлял мощное тогда издательство «Молодая гвардия». Руководителей такого уровня иногда ставили во главе спортивных делегаций.
Функционер прочитал нам с Модей впечатляющую лекцию о бескорыстии советских людей, а особенно спортсменов, заклеймил позором наши рваческие настроения и отправил ни с чем. Не знаю, что тогда случилось — действительно ли американцы заплатили мало, либо бескорыстное руководство присвоило себе большую, чем обычно, часть. Не исключаю, что этот дядя просто мог «задвинуть» Петровича, пользуясь его малоактивностью в материальных вопросах. В то, что команду обокрал Кондрашин, я не верю.
Кстати, то турне закончилось для Шишигина печально. На обратном пути он дико напился в самолете, поругался с женой посла Добрынина[21], летевшей тем же рейсом, и облил ее минеральной водой. Кажется, приказ об увольнении поджидал его уже по приземлении в «Шереметьево». Впрочем, для обделенных игроков сборной это было слабым утешением.
В 1994-м накануне чемпионата мира во время коммерческого турне сборной России под моим руководством по Южной Америке мне пришлось воспользоваться уроками Александра Яковлевича. До последнего идя навстречу организаторам турне, я вывел команду на игру под клятвенное обещание заплатить причитавшийся гонорар в перерыве. Однако когда и в перерыве денег не появилось, я отказался выходить с командой на вторую половину встречи. Матч транслировался в прямом эфире, и началось нечто совершенно невообразимое. Однако я был тверд и неприступен, как Гомельский. В конце концов, организаторы деньги привезли, и игра возобновилась с сорокаминутной задержкой. Что поделаешь, надо учиться у великих.
Основными персональными наградами за победы были, если говорить честно, выделенные квартиры и право на приобретение автомобиля. Возможность приобрести машину официальным путем, а не по спекулятивной цене под угрозой уголовного дела, была тогда в СССР большой ценностью. Чтобы купить машину отечественного производства за свои кровные, нужно было выстоять в очереди несколько лет. Право купить автомобиль вне очереди предоставлялось за особые достижения перед Отечеством — выдающимся ученым, заслуженным деятелям искусства, спортсменам-чемпионам либо в качестве льгот (например, именно за автомобилем, а не только за «туманом и запахом тайги» тысячи соотечественников уезжали на строительство БАМа или Самотлора).
Возможность продать автомобиль по рыночной цене, оставив себе «вершок», т. е. разницу с ценой официальной, по которой нам машины продавали, а через 2-3 года после очередного успеха снова взять без очереди новый была скрытой формой поощрения. Во всяком случае, на эти разновидности спекуляции, т. е. «скупки и перепродажи с целью наживы» в соответствии со статьей 154 Уголовного кодекса РСФСР, руководство смотрело сквозь пальцы. В том числе и потому, что само этим регулярно баловалось.
Свой первый автомобиль я приобрел в январе 1971-го. Вопрос о таком поощрении я поставил перед руководством после победного чемпионата Европы 1969 года. Однако ждать пришлось больше года по причине реорганизации и замены модельного ряда на Горьковском автозаводе (до массового советского автомобиля — «Жигулей» оставалось уже немного). Зато я стал первым из баскетболистов, купившим новую модель «Волги», 24-ю. Правда, сесть за руль мне удалось только в августе 1971-го — это характерная иллюстрация плотности спортивного сезона того времени.
Свою первую «Волгу» я перепродал за 16 тысяч рублей, т. е. с 60-процентной прибылью. В 1973-м на волне олимпийского триумфа я обзавелся еще одной 24-й (она досталась потом первой жене), а в 1975-м — первыми «Жигулями» третьей модели. Наиболее долго, до конца 80-х, мне прослужила «шестерка», выделенная второй жене на «Мосфильме».
О том, как мы продавали машины, в основном на знаменитом авторынке в районе Южного порта, можно было снимать кино. Первую такую операцию я «проворачивал» с представителями братских южных республик. Сначала в качестве покупателя фигурировали двое армян, которые у меня дома вручили мне в качестве «вершка» куклу — из оговоренных 9000 рублей только 400 оказались настоящими. Это выяснила моя жена, перепроверившая деньги и сообщившая мне о своем открытии по телефону по предварительной договоренности — я с армянами поехал на авторынок. Поскольку со мной в качестве подкрепления был двухметровый мордоворот Витя Петраков, то мы просто отметелили этих двух покупателей и расстались с ними, сохранив за собой в качестве штрафа за непорядочность 400 рублей.
Со второй попытки я продал машину какому-то деду из Узбекистана — настоящему, в халате и тюбетейке, с дыней под мышкой. Этого уже мы могли запросто обмануть — отдав нам разницу, он спокойно отпустил нас с компаньоном куда-то отъехать на время перерыва в магазине, где оформлялась продажа. «Что же ты делаешь, дед? — спросили мы его, вернувшись, — тебя ведь так обманут.»
Жилье за время спортивной карьеры мне выделялось несколько раз, разумеется, в порядке «улучшения жилищных условий», т. е. после сдачи государству ранее предоставленного. Впрочем, продать квартиру в СССР тогда было практически невозможно, лишь позднее стали появляться какие-то полупрозрачные варианты махинаций с паем в ЖСК. В Свердловске через два года проживания на стадионе я получил комнату в коммуналке, а в 1967-м — квартиру, причем сразу 2-комнатную. Правда, одна из комнат была такого размера, что, открывая в нее дверь, вы сразу оказывались в кровати. Уезжая в Москву, я эту квартиру, разумеется, сдал.
21
Добрынин Анатолий Федорович (1919-2010) - выдающийся советский дипломат, беспрецедентно длительный срок (1962-1986) проработавший послом в США