— Вы эту семью совсем не знали? Ах, да — вы же сняли дом через агентство по найму. Но, дорогие мои, эту семью надо было знать! Когда я сюда приехал, их мать была еще жива. Невероятная старушка — просто невероятная! Чудовище, если вы понимаете, что я хочу сказать. Настоящее чудовище! Старомодное викторианское чудовище, пожирающее своих младенцев. Да, да, так оно и было. Старуха была настоящей великаншей, весила за центнер. И все ее пятеро дочерей суетились вокруг нее. «Девчонки!» Она их иначе и не называла! А самой старшей из них было ведь уже за шестьдесят. «Глупые девки!» — орала она иногда на них. Все они были ее рабынями, танцевали вокруг нее до упаду и должны были соглашаться с каждым ее словом. В десять вечера они должны были уже быть в постели, а чтобы затопить в спальне, об этом им и думать было нечего. Пригласить домой пару подруг, это было бы прямо что-то неслыханное. Знаете, она презирала дочерей за то, что они не вышли замуж, а сама устроила им такую жизнь, что практически они и не могли встретиться ни с каким мужчиной. Говорят, что у Эмили — а может быть, это была Агнес — был какой-то роман с помощником местного викария, но для матушки его семья показалась недостаточно хорошей, и она быстро перечеркнула все это.
— Звучит, как роман, — заметила Джоан.
— О, это и было, как в романе! А когда эта ужасная старуха умерла, было уже слишком поздно. Они продолжали жить, как и прежде, приглушенными голосами обсуждали, как бы на то или на другое посмотрела матушка, и, оклеивая ее бывшую спальню новыми обоями, чувствовали, что совершают кощунство. Так они и жили все вместе спокойно и тихо… Такого здоровья, как у матери, не было ни у одной, и они постепенно уходили из жизни. Эдит умерла от гриппа. Минни положили на операцию, и домой она уже не вернулась, а беднягу Мейбл хватил удар — Эмили за каждой из них ухаживала так преданно, как только могла. Последние десять лет она только и делала, что была сиделкой. Симпатичная женщина, не правда ли? Совсем как фигурка из мейсенского фарфора. Сейчас у нее трудновато с деньгами, потому она такая и озабоченная — знаете, последнее время падает курс всех ценных бумаг.
— Нам ужасно неловко, что мы так вот вытеснили ее из дому, — сказала Джоан.
— Ну, что вы, что вы, об этом и думать бросьте. Флоренс за нее душу отдать готова, а мисс Эмили сама мне говорила, что просто счастлива иметь таких милых арендаторов. — По-моему, мистер Пай тут слегка поклонился. — Да, она сказала мне, что на этот раз ей прямо-таки повезло.
— В ее доме, — заметил я, — исключительно успокаивающая атмосфера.
Мистер Пай блеснул на меня глазами.
— Правда? Вам так кажется? Ну, это очень любопытно. Но мне, знаете, это странно! Да, странно.
— Почему-же, мистер Пай? — спросила Джоан.
Пай развел пухленькими ручками.
— Да нет, ничего, ничего. Просто слегка удивился, вот и все. Я и вправду верю, что каждый дом имеет определенную атмосферу. Мне кажется, что людские мысли и чувства переносятся на стены и мебель.
Он на мгновенье умолк. Я огляделся вокруг, подумав, как бы я смог описать атмосферу этого дома. Мне показалось это ужасно странным — но этот дом не имел вообще никакой атмосферы! Вот уж действительно примечательная вещь!
Размышляя об этом, я перестал вслушиваться в разговор между Джоан и нашим хозяином. Опомнился я, только услышав, что Джоан начинает прощаться. Я пробудился от своих грез наяву и присоединился к сестре.
Мы вышли в холл. Когда мы подходили к двери, через щель для писем на коврик упал конверт.
— Вечерняя почта, — пробормотал мистер Пай, глядя на конверт. — Так что же, мои милые молодые друзья, вы будете заходить ко мне, не правда ли? Какое утешение встретить людей с широким умственным кругозором здесь, в этих стоячих водах, где никогда ничего не происходит.
Он попрощался с нами за руку и заботливо помог мне сесть в машину. Джоан взялась за руль, мы медленно объехали вокруг безукоризненного газона и машина выехала на прямую дорожку. Джоан подняла руку, чтобы помахать хозяину, стоявшему на ступеньках перед домом. Я наклонился, чтобы сделать то же самое.
Нам, однако, никто не ответил. Мистер Пай уже разорвал конверт. Он стоял и неподвижным взглядом смотрел на письмо в своей руке.
Джоан однажды охарактеризовала его как «пухлого розового херувимчика». Пухлым он, разумеется, был и сейчас, но херувима не напоминал даже отдаленно. На лице, побагровевшем и искаженном, видны были ярость и удивление. Да, и кроме того, страх.
В этот момент я понял, что конверт был мне уже чем-то знаком. Сразу я этого не сообразил — это была одна из тех вещей, которые человек замечает подсознательно, прежде чем успеет сообразить.
— Господи помилуй, — удивилась Джоан, — что стряслось со стариканом?
— Что-то мне кажется, — ответил я, — что его так обрадовало письмо, которое он только что получил. Не исключено, что в нем не было подписи.
Джоан повернула ко мне удивленное лицо, а машина резко дернулась.
— Осторожней, девочка, — напомнил я ей.
Джоан снова обратила внимание на дорогу. Лицо ее нахмурилось.
— Думаешь, такое же, как получили мы?
— Вот именно.
— Каков же этот Лимсток на самом деле? — задумчиво проговорила Джоан. — Выглядит ведь он самым невинным, сонным и спокойным городком во всей Англии.
— Таким, где, если уж цитировать мистера Пая, никогда ничего не происходит, — вставил я. — Не очень удачный момент выбрал он для такого утверждения. Кое-что происходит.
— Джерри, — тихо проговорила Джоан, — мне… мне это не очень нравится.
Я не ответил, мне и самому все это совсем не нравилось.
Такой спокойный, улыбающийся, счастливый деревенский уголок — а где-то в глубине таится зло…
Я как будто предчувствовал в этот момент то, что должно было случиться…
2
Шли дни. Нас пригласили к Симмингтонам. Мы играли в бридж, и миссис Симмингтон изрядно надоедала мне своими разговорами о Миген.
— Она так неловка, но, знаете, это еще ребенок, школу она окончила, а по-настоящему взрослой еще не стала…
— Однако Миген уже двадцать, — сладким голосом возразила Джоан, — или, может, я ошибаюсь?
— Конечно, вы правы. Но для своего возраста она совсем еще ребенок. По-моему, даже неплохо, когда девочки взрослеют не слишком быстро. — Она улыбнулась. — Я бы сказала, что любой матери хочется, чтобы ее дети вечно оставались детьми.
— Хотела бы я знать почему, — заметила Джоан. — Все же было бы несколько глупо иметь детей шести лет по уму, а физически взрослых.
Миссис Симмингтон бросила на нее обиженный взгляд и ответила, что мисс Джоан не следует понимать все так дословно.
Ответ Джоан позабавил меня, и мне пришло в голову, что миссис Симмингтон не очень мне симпатична. Мне показалось, что у этой анемичной красотки средних лет характер эгоистичный и алчный.
Джоан тем временем ехидно спросила, не собирается ли миссис Симмингтон устроить для Миген как-нибудь вечеринку с танцами.
— Вечеринку? — Этот вопрос явно и удивил и позабавил миссис Симмингтон. — О нет, у нас здесь таких вещей не делают.
— Ах, так. Стало быть, партия в теннис и тому подобное…
— Наш теннисный корт уже много лет пустует. Ни Ричард, ни я не играем в теннис. Может быть, позже, когда подрастут мальчики. А Миген — знаете, она уж найдет себе развлечение. Она вполне счастлива, когда может вволю болтаться по окрестностям. Постойте, я уже сделала ход?
Когда мы уже ехали домой, Джоан вдруг резко прибавила газу, так что машина рванулась вперед, и сказала:
— Страшно жаль мне эту девчонку.
— Миген?
— Да. Мать не любит ее.
— Успокойся, Джоан, это ты уж слишком.
— Ничуть не слишком. Множество матерей не любит своих детей. Миген, я легко могу это себе представить, — существо, с которым немало хлопот. Она нарушает образцовую картину семьи Симмингтонов. Без нее там полный комплект, она лишняя — это для чувствительного человека наихудшее ощущение. А Миген — именно такой человек.
— Да, — сказал я, — думаю, что да.
Несколько мгновений я молчал. Внезапно Джоан ехидно засмеялась:
— А с гувернанткой тебе, действительно, не повезло.