— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — ответил я с достоинством.
— Чепуха. На твоем лице каждый раз, когда ты смотрел на нее, отражалось мужественно подавляемое огорчение. Впрочем, я согласна с тобой, это была бы потеря времени. Вот только не знаю, за кем бы ты тут мог поухаживать. Разве что успокоишься на Эме Гриффит.
— Сохрани бог, — вздрогнул я. — А кстати, — добавил я, — откуда вдруг такая забота о моих чувствах? Что это ты, дорогая моя? Насколько я знаю, тебе требуется немного рассеяться. А поблизости ни одного непризнанного гения! Придется удовлетвориться Оуэном Гриффитом. В Лимстоке это единственный еще не занятый представитель мужского пола.
Джоан замотала головой.
— Доктор Гриффит меня терпеть не может.
— Да ведь он тебя почти не знает.
— Знает, наверное, раз только увидит издали — сразу переходит на другую сторону Хай-стрит.
— Довольно необычная реакция, — сказал я с сочувствием. — К этому ты не привыкла.
Джоан молча въехала в ворота «Розмарина» и, лишь свернув к гаражу, ответила:
— В том, что ты сказал, что-то есть. Чего это ради какой-то мужчина должен нарочно переходить на другую сторону улицы, лишь бы не встретиться со мной? Это неслыханно и взывает об отмщении!
— Ага, — сообразил я, — хочешь хладнокровно изловить беднягу в свои сети.
— Знаешь, не люблю, когда кто-то избегает меня.
Я осторожно, балансируя на костылях, вылез из машины и тогда только поучительно произнес:
— Разреши, дорогая, кое-что напомнить тебе. Оуэн Гриффит не очень то похож на твоих кротких и плаксивых гениев. Если не хочешь основательно получить по пальцам, не суй руку в это осиное гнездо. Этот парень может оказаться опасным.
— Ты думаешь? — спросила Джоан, явно обрадованная перспективой опасности.
— Оставь этого молодого человека в покое, — сказал я серьезно.
— А как он смеет переходить на другую сторону, заметив меня?
— Все вы, женщины, одинаковы. Все мелешь свое. А если я не ошибаюсь, его сестра Эме тоже не рассыпалась перед тобой в любезностях.
— Той я понравилась, как собаке палка, — сказала Джоан. Говорила она задумчиво, но с явным удовлетворением.
— Мы сюда приехали, — проговорил я уже без шуток, — чтобы пожить в мире и покое. Надеюсь, что они у нас здесь будут.
Однако мир и покой нас здесь и не ожидали.
Примерно через неделю, возвращаясь домой, я встретил на ступеньках веранды Миген. Она сидела, опершись подбородком о колени.
Поздоровалась она, как обычно, без всяких церемоний.
— Хелло, как вы думаете, можно мне будет остаться у вас на обед?
— Само собою, — кивнул я.
— Если у вас котлеты или что-нибудь в этом духе, и на меня не будет хватать — спокойно скажите! — крикнула она мне вслед, когда я пошел сообщить мисс Партридж, что за обедом нас будет трое.
Нашу Партридж все это явно взбесило. Не произнеся ни единого слова, она сумела дать понять, что, с ее точки зрения, мисс Миген могла бы хоть и сквозь землю провалиться.
Я вернулся на веранду.
— В порядке? — испуганно спросила Миген.
— Вполне, — ответил я. — У нас сегодня ирландский гуляш.
— Ага, это тот, который немного напоминает собачий корм, правда? В основном картошка и коренья.
— Именно так, — согласился я.
Мы молчали, я курил трубку. Это было дружелюбное молчание.
Через несколько минут Миген внезапно нарушила его:
— Я думаю, вы тоже, как и все остальные, считаете меня ужасной.
Меня это до того ошеломило, что я выпустил трубку изо рта. Трубка была пенковая, уже отлично обкуренная, а теперь она переломилась пополам. Я разъяренно вскрикнул:
— Видите, что вы наделали!
Реакцию этой девочки просто невозможно предвидеть. Вместо того, чтобы обидеться, она расплылась в широкой улыбке.
— А я вас прямо-таки люблю.
У меня стало тепло на сердце. Нечто подобное, думается, человеку (и, скорее всего, совершенно зря) могла бы, если бы умела говорить, сказать его собачка. Мне пришло в голову, что у Миген есть что-то общее с лошадью или собачкой. Определенно, она — не просто человеческое существо.
— Что вы сказали перед этой катастрофой? — спросил я, заботливо собирая остатки своей любимой трубки.
— Говорила, что вы наверняка считаете меня ужасной, — ответила Миген, но уже не тем тоном, что прежде.
— А почему это я должен так считать?
— Потому что так оно и есть, — хмуро сказала Миген.
Я резко прервал ее:
— Не будьте дурочкой!
Миген покачала головой:
— Вот именно. Я не дурочка, а люди только и считают меня такой. Понятия не имеют, что я про себя знаю, какие они на самом деле, и все время ненавижу их.
— Ненавидите?
— Да, — сказала Миген.
Ее глаза, меланхолические, недетские, не моргая, глядели на меня. Это был долгий, невеселый взгляд.
— Вы бы тоже ненавидели людей, если бы были на моем месте, — проговорила она через минуту. — Если бы были никому не нужны.
— Вам не кажется, что у вас действительно немного ум за разум зашел?
— Да, — вздохнула Миген. — Люди всегда так отвечают, когда им говоришь правду. А это правда. Я никому не нужна и хорошо знаю — почему. Мама меня ничуть не любит. Может быть, я напоминаю ей отца, который ужасно обращался с нею и, насколько я слышала, был порядочным негодяем. Только матери не могут говорить, что не хотят своих детей, и не могут уйти от них. Или съесть их. Кошки сжирают котят, если не хотят их. По-моему, это очень мудро: никакой потери времени, никаких церемоний. А у людей матери должны сохранять своих детей и заботиться о них. Было не так уж плохо, пока меня могли отсылать из Лимстока в школу — вы же видите, что мама не хочет ничего другого, как жить с отчимом и мальчиками — и только с ними.
— Мне все еще кажется, что это у вас чистое сумасбродство, — ответил я медленно. — Но, предполагая, что в сказанном вами есть хоть крупица правды, почему вы не уйдете от них и не начнете жить самостоятельно?
Она странно, не по-детски улыбнулась мне:
— Думаете, что я могла бы пойти работать? Сама зарабатывать себе на жизнь?
— Да.
— Каким образом?
— Можно было бы чему-то научиться. Стенографии, машинописи или бухгалтерии.
— Не думаю, что справилась бы. К таким вещам у меня никаких способностей. А кроме того…
— Что же еще?
Перед этим она отвернулась, а теперь снова медленно повернула голову ко мне. В покрасневших глазах стояли слезы. И голос у нее сейчас был совсем как у ребенка:
— А чего я буду уезжать отсюда? Чтобы все было так, как им хочется? Я им здесь не нужна, а я останусь. Останусь всем назло. Сволочи! Свиньи! Я всех тут в Лимстоке ненавижу. Они все думают, что я — безобразная дурочка! Покажу! Я им…
Это был детский глупо патетический приступ ярости. Я услышал чьи-то шаги по гравию за углом дома.
— Встаньте, — свирепо прошипел я. — Идите в дом — вот туда через гостиную. И бегом в ванную! Умойте лицо! Быстро!
Она неловко вскочила и проскользнула через французское окно в комнаты почти в тот же момент, когда из-за угла появилась Джоан.
Я сообщил Джоан, что Миген будет обедать с нами.
— Отлично, — ответила она, — Миген я люблю, хоть она и похожа на подкидыша, словно бы ее когда-то нашли на пороге виллы. Но она занимательная.
До сих пор я почти не упомянул о канонике Калтропе и его жене. А ведь как он, так и его жена стоят упоминания. Своеобразные люди. Я еще не встречал человека такого же далекого от будничной жизни, как Калеб Дейн Калтроп. Его мир — это книги и рабочий кабинет. Зато миссис Калтроп всегда прекрасно ориентировалась в любой ситуации. Хотя советы она давала нечасто и никогда ни во что не вмешивалась, для беспокойной совести городка она была чем-то вроде всеведущего господа бога.
Она остановила меня на Хай-стрит через день после того, как у нас обедала Миген. Меня удивило это — еще бы нет — потому что походка миссис Калтроп напоминала скорее бег, чем обычный человеческий шаг, что еще больше подчеркивалось ее бросавшимся в глаза сходством с гончей. А поскольку глаза ее были всегда устремлены к какой-то отдаленной точке на горизонте, вам казалось, что человек, которого она в действительности ищет, где-нибудь милях в полутора перед вами.
— О! — сказала она. — Мистер Бертон!