Однако мне не до эмоций. С сумкой, набитой так, что мы с паном, пока ты писал расписку, едва-едва затянули на ней ремешок на последнее отверстие, сижу я на крышке открытого переднего люка. Танк лавирует между воронками, машинами, орудиями. Скрежещут под гусеницами камни мостовой. Когда надо остановиться, я делаю водителю знак рукой. И так — почти весь день.
Город, даже израненный, со следами тяжелых боев, с мусором и хаосом войны на улицах и площадях, красив необычайно. Хорошо бы побыть здесь хоть немного! Но на следующее утро бригада получает приказ преследовать отступающих гитлеровцев.
Теплая влажная ночь. Наша танковая рота уходит в тыл врага, и ты беспокоишься:
— А может, все-таки послать санитара из другой роты?
— Комбат…
— Очень уж непохож этот прорыв на прежние, — оправдываешься ты. — В тылах у немцев две эсэсовские дивизии на отдыхе.
Мне хочется посмотреть в твои глаза, запомнить выражение твоего лица, движение твоих губ, но я боюсь, что наше короткое расставание превратится в прощание. Трогаю ладонью нагрудный карман, в котором лежит карточка, положенная тобой.
— Вместе идем! — говорю я, стараясь придать словам шутливый тон. Ты сжимаешь мои пальцы и молча уходишь в голову колонны. В твоей легкой, пружинистой походке есть что-то тревожное. — Комбат! — тихонечко окликаю я, желая, чтобы ты вернулся и ушел по-другому: сказал что-нибудь или засмеялся бы. Ты не вернулся. Наверное, не расслышал.
…Город погружен в ночь. Лишь в щели между створками закрытых ставен падают желтые полоски света. Ни смеха, ни говора, ни музыки с танцевальных площадок, ни дыхания моря — словно оно застыло. Тревожно. Жутко. И родную улицу не узнать. Мы идем по ней, заснеженной («Откуда в Крыму столько снега?» — недоумеваю я), мимо моего и твоего домов. Хочется вбежать на веранду, постучать в дверь нашей комнатушки, удивить своим мимолетным появлением тетушку, сказать, как это здорово, что она жива и мне будет куда вернуться с войны. А потом на секундочку заскочить к вам, обнять дядю Корнея и Степаниду Максимовну. Но — нельзя! Мы идем и идем за санями. В холодном свете луны искрится снег, которым до самых ставен засыпаны дома. Скрип санных полозьев больно режет уши: услышат! Из-за туч выплывает огромная луна, и страх сжимает сердце: увидят! Если услышат или увидят — конец. Город занят врагами… И вдруг я понимаю, что дома пусты: ни к одному из них не ведет тропка. Только узкие полоски мертвенно-желтого света пробиваются сквозь ставни. Скорее, скорее уйти отсюда!
Оглядываюсь на наш с тобой двор, но вижу только снег — холодный, искрящийся, призрачно-голубой. И тебя уже нет. Ты исчез. Где ты? Кажется, я не выдержу, закричу…
…Просыпаюсь с тяжелой головой, с громко бьющимся сердцем. Подо мной остывшая броня «тридцатьчетверки» старшего лейтенанта Семена Кузнецова.
Ночь прохладная. Зябко. Телогрейка, которой меня кто-то накрыл, лежит в ногах. Я достаю ее, надеваю. Этот нелепый сон — он почему-то тревожит. Но теперь я знаю: тревожно оттого, что мы еще за передовой. В тылу. У НИХ.
— Почему стоим, а, ребята?
— Ждем разведчиков, — отвечает кто-то. И добавляет: — И сигнала наших…
Представляю, как вы встретите нас: шутливые похлопывания по плечам, шутливо-снисходительная похвала. «Орелики!» — изречет свое любимое ротный Жора Прокопьев. «Орлы!» — поправишь ты его. Замполит, конечно, устроит митинг. А мы, разумеется, задерем носы: в час нашего возвращения вы будете для нас тыловиками. Мы совершили трехсуточный рейд в тыл врага, отлично выполнили задание, а сверх него по пути разгромили штаб пехотного немецкого полка. И все — без потерь. Даже без тяжелораненых, так что все эти трое суток я была безработной по своей санинструкторской части и выполняла обязанности разведчицы и связной.
Вернулись трое посланных вперед танкистов, доложили:
— Все в порядке.
Наступило заранее установленное время перехода через линию фронта. И хотя вашей сигнальной ракеты нет, мы выпускаем две свои зеленые и на огромной скорости несемся из узкой горловины прорыва на свою передовую. Небо на горизонте светлеет. Но в лесу, по которому долго мчатся танки, еще темно. Выскочив из леса на поляну, мы сразу попадаем в раннее теплое утро. Пахнет сырой взбуруненной землей, корнями вывороченных трав. Дымится легким туманом заболоченная луговина. Справа и слева бьют орудия — на флангах идет бой.