Из машины виден кусок неба — голубого и чистого. Зелены холмы и луга, цветут цветы. Стремительно и низко, перед самым радиатором, проносится стая воробьев… Та же дорога. Те же машины мчатся обратно. Но теперь все по-другому. Удивительно и странно. К этому нужно еще привыкнуть. Привыкну ли я? Мой мир как тоннель. Он сузился до предела — до одной мысли о том, что тебя нет. Час твоей гибели надвое располосовал мою жизнь. А в жизни миллионов людей все идет, как прежде, хотя мир без тебя, конечно же, стал беднее. Потому что жизнь человека тоже целый мир, его маленькая История. Тесно сплетенная с Историей многих, она составляет Историю общества, эпохи.
Дорога длинна, и память услужливо подает картины происшедшего в последнюю минуту нашей маленькой с тобой Истории, в самую последнюю ее минуту.
…Ночь. Приглушенно рокочут моторы танков, готовых выйти на исходный рубеж. Отсюда по сигналу ракеты наша танковая рота войдет в подготовленный для нее коридор в линии вражеской обороны. «А может, все-таки послать санитара из той роты, которая остается?» — изменив себе, спросил ты. Ты боялся за меня! Ты так боялся, что только крепко-крепко сжал мои пальцы и, не простившись, ушел в голову колонны. Мы с самого начала загадали так: не прощаться перед боем, если даже придется действовать на разных участках. Не прощаться — будто не расставаться. Значит, все кончится хорошо. Но в этот раз мне очень хотелось, чтобы ты ушел по-другому: засмеялся бы, сказал что-нибудь, назвал бы меня глупышкой. «Комбат!» — тихонько окликнула я, желая вернуть тебя. Наверное, ты не расслышал. А теперь я не могу простить себе, что не вернула тебя, не посмотрела в твои глаза, не запомнила выражение твоего лица, движение твоих губ. Ведь хотела же!
У нас не было последней, самой последней минуты.
Вот я снова в батальоне. А тебя нет…
Лечь, лечь… Можно бы пойти в палатку, но рядом с нею истоптана трава: там стоял гроб и бригада прощалась с тобой.
Слышу, кто-то спрашивает:
— Не видели Любу? Генерал вызывает.
Но слова не касаются сознания.
— Найдите Любу! — громко требует другой голос.
— Не кричите, в машине она, — едва слышно произносит кто-то.
Только теперь сознаю: ищут меня. Что, что еще может случиться после всего уже случившегося?
Брезентовая дверь машины приоткрывается. На ступеньках лестницы появляется писарь батальона Никита Малов, сутулый, в очках ефрейтор:
— Люба, вас вызывает генерал. Что-то очень важное!
— Ну здесь я, здесь. Сейчас приду!
— Так ведь генерал, — оправдывается Никита.
Иду, кажется, из последних сил. Генерал Северинов подымается навстречу, подает мне напечатанное на машинке письмо с крупными типографскими буквами поверху. Несколько раз перечитываю текст и лишь потом, наконец, понимаю смысл написанного: «Надлежит явиться в Москву для получения нового назначения…» Это тебе надлежит явиться!
— Я и полковник Молодцов, — объясняет генерал, — ехали сюда, чтобы вручить вашему мужу высокую правительственную награду: орден Ленина. Но… так получилось… Война… Вручаю вам выписку из Указа Президиума Верховного Совета СССР…
Так вот, оказывается, откуда взялся орден Ленина!
Держу в руках выписку из Указа, опоздавшее предписание, атласную подушечку с твоими наградами, а в мозгу бьется одно и то же: «Надлежит явиться в Москву… Надлежит явиться в Москву…»
— Может, у вас есть какие-то просьбы? — спрашивает Северинов.
— Нет, товарищ генерал, просьб нету.
Полковник Молодцов стискивает мои плечи:
— Держись, девочка!
А я уже не могу держаться. Хочется уткнуться головой в грудь этому огромному человеку, твоему давнему другу, и выплакаться.
Командование батальоном принял майор Попов. Говорят, временно. А мне хочется, чтобы постоянно. «Хороший, душевный человек. И представь, в боях показал себя отличным командиром-строевиком. Вот кого комбатом сделать!» — говорил ты мне еще под Коломыей. Теперь он комбат…
Отдых и формирование. Спокойные солнечные дни притуманены близостью осени. Лес обдает нас грибной свежестью. Запахами буйного разнотравья веет с нескошенного луга. Медлительно-величаво несет свои воды небольшая речушка с дремучими зарослями ежевики по берегам. Если бы произошло чудо и ты вдруг оказался жив, мы с тобой, разувшись, бродили бы сейчас по воде у берега, собирали ежевику, приглядывались к пчелам на цветах и к самим цветам: как мудро и красиво они устроены! Как мудро и красиво все в природе! А ты погиб…
Любое проявление жизни вызывает во мне эту мысль.