— Все, Димка, закончили мы с тобой это мучение, — устало сказал я своему помощнику. — Теперь не стыдно и самому Императору показать.
— Значит можно зарядить в проектор? — спросил меня, прошедший вместе со мной тяжелое испытание, молодой оператор.
— Копию сними сперва. А оригинал в архив. Завтра посмотрим, что получилось.
— Хорошо, Василий Иванович, — кивнул парень и намерился убежать снимать копию с пленки. Процесс довольно-таки незамысловатый, но крайне ответственный. Боже упаси напортачить — голову сниму не задумываясь. По идее надо бы мне проследить за тем как будет сниматься сначала негатив (лучше две-три копии), а потом с него и позитив. Боже, а так хотелось поехать домой и отоспаться.
— Ладно, Дим, ты иди, подготавливай все, — скорректировал я свое решение. — Я пока перекушу чего-нибудь, а потом мы вместе все сделаем. Окей?
— Окей, Василий Иванович, — по наитию ответил парень. Конечно, слова он такого не знал, да и я никогда его раньше не употреблял. Однако ж оно само собой вырвалось, а мой помощник с лету догадался о его значении.
На закрытую премьеру фильма император пригласил тех же самых людей, что и в прошлый раз. Около часа высокочтимая публика вглядывалась в мерцающий экран, выискивала знакомые лица. Шевелила губами, читая пояснительные титры. И когда все закончилось и свет в зале зажгли, Николай, чуть помедлив, поднялся со своего места. Следом за ним встала супруга, а потом и остальные. Но император властным движением руки посадил всех обратно.
— Что ж, господин Рыбалко, вы проделали весьма большую работу, — сказал он громко, повернувшись ко мне. — Подойдите.
Я, находясь почти в самом углу небольшого зала, немедленно сорвался с места. Быстрым шагом подошел, остановился на расстоянии полутора метров.
— Ваше Величество…
— М-да, господин Рыбалко… Признаться, я не думал, что из этой затеи выйдет что-то путное. И я не хотел давать вам разрешение, но…, — он на долю секунды бросил взгляд на свою мать, — …но потом я передумал. И очень рад, что не ошибся в вас. Вы сотворили прекрасную синему, которая будет вдохновлять будущих монархов России. Теперь я это понимаю.
— Спасибо, Ваше Величество.
— Ваш талант несомненен, как и купеческая жилка. Весьма наслышан о ваших предприятиях и немалых доходах. Моя супруга находит занятным ваше изобретение нового радио, а теперь вот и синематограф, — он на мгновение замолчал, внимательно посмотрел мне в глаза. — Скажите, как вы считаете, эту синему можно будет показать широкой публике? Не вызовет ли у народа прошедший бал раздражение?
— Ваше Величество, я человек маленький и мне сложно судить о таких вещах, — император согласно кивнул, — но если вас интересует мое мнение, то я не считаю, что это вызовет раздражение у населения. Мне кажется, что скорее наоборот — это только укрепит ваше влияние.
— Каким же образом?
— Народ увидит вас живым. Не картинкой на фотографии, не портретом на стене, а реальным человеком. Он увидит, что вы, как и они можете веселиться и печалиться.
— Ну, печали-то там мало, — промолвил он. — То есть вы считаете, что я должен показать вашу синему народу, потому что они меня не знают? Считают меня этаким сухарем с короной? Так?
— Нет, что вы, Ваше Величество, я не это хотел сказать, — начал оправдываться я, удивляясь логике Николая. — Я хотел сказать, что вы и так популярны в народе, но этот самый народ не видит вас вживую. Ему не хватает…, мне трудно подобрать правильные слова… Я б сказал, что Вашему Величеству не хватает…, о боже…, пиара.
— Простите, чего?
Как же объяснить в двух словах мою мысль? Произнесенный мною американизм попытался скудоумно расшифровать:
— Мы с компаньоном называем так саморекламу. Для увеличения популярности. И снятый нами костюмированный бал очень хорошо подходит для этой роли.
Николай как-то недовольно повел подбородком. Непроизвольно потрогал бороду, сдвинув брови, посмотрел сначала на жену, потом на мать. Все молчали, ожидая ответа императора. Наконец, он произнес:
— Я понял вас, господин Рыбалко. Спасибо вам за ваш труд, он будет оценен по достоинству. За сим прощайте, — и, не подавая руки, он развернулся и пошел к выходу. Следом за ним, шумно поднявшись, проследовали и остальные. А я остался стоять в недоумении.