— Ну, вы тоже скажете «аппарат тяжелее воздуха», — возразил Зверев. — Разве такое возможно?
— Возможно, Роман Григорьевич, возможно, — самоуверенно заверил я его. — И я его сделаю, обещаю вам. А пока берите-ка этот шнур, да тяните его, а то что-то мы с вами заболтались. А я, как вы спрячетесь, разогну у кольца усики. И смотрите не дерните раньше времени, а то не будет у вас больше откровений грядущего и летательных аппаратов тяжелее воздуха.
В тот день вы подорвали почти весь запас наших гранат. Первые штук двадцать мы, как и раньше, привязывали их и дергали кольцо шнуром, а затем, убедившись в надежности, стали кидать гранаты вручную. И это был весело. Звереву даже понравилось ощущать тяжелый ребристый шарик в руке и чувствовать его смертоносную мощь. И кидал он ее далеко, с широким размахом и глухим вскриком. После броска и хлопка капсюля во взрывателе прятался неспешно и демонстративно храбрясь.
— Что-то больно долго ждать надо, — проговорил он оценивающе. — Вот полезет японец, а наш солдат в него кинет гранату. Так тот, пока она не взорвалась, сумеет укрыться от нее. Плохо это, короче надо делать.
— Да, я с вами согласен, — кивнул я. — Более того, японец может эту гранату обратно метнуть. Я думаю так, что по стандарту лучше всего задержку делать в четыре-пять секунд, тогда и солдат после броска успеет укрыться и японец обратно ее не отшвырнет.
— Тогда зачем вы сейчас сделали такую долгую задержку?
— Простая предосторожность, Роман Григорьевич. Но, если вы готовы, то я могу вам дать запалы с четырехсекундной задержкой. Вы готовы?
— А то ж! Давайте их сюда. Я не побоюсь.
— Ради бога, вот вам три штуки. Только умоляю, не геройствуйте и сразу прячьтесь, иначе посечет вас осколками. Ну а мы, отойдем-ка чуть подальше, вы уж не обижайтесь.
И я, кивнув Мурзину, Васильеву и полицейским, отошел еще дальше и спрятался за другой валун. Ну а Зверев, вкрутив запал в первую гранату и выдернув чеку, по-ухарски, с хеканьем зашвырнул лимонку во впадину и неспешно скрылся за защитой. Граната рванула, взбив сухую пыль, осколки запрыгали по камням. Помощник полицмейстера одобрительно показал нам большой палец и сразу же принялся вкручивать укороченный запал в следующую гранату. И вторая лимонка полетела по крутой и высокой дуге, но на этот раз Зверев почему-то не поспешил укрыться, а остался стоять и смотреть куда она упадет. И от этого вида у меня замерло сердце.
— Ложись! — закричал я ему что есть силы.
Он обернулся на меня и в этот момент граната взорвалась и осколки с жужжанием рванулись на свободу. Зверев вдруг вздрогнул, схватился за бок и медленно осел наземь. Меж его пальцев показалась кровь.
Мы пулей подлетели к нему. Зверев лежал на спине и охал, морщась от боли.
— Что? Как? Сильно? — только и смог спросить я, вставая перед ним на колени. — Дай посмотреть.
— Ой, насмерть меня, ой убил я себя, — запричитал полицейский. И с ноткой театральности выдал, — Сам себя убил, как глупо! Помира-аю, братцы. Спаса-айте меня-я.
— Да дай ты посмотреть, — снова сказал я и, попытался отнять его ладонь. Но Зверев не дался, зажался, второй рукой начал меня отталкивать.
— Ой, умираю, в самое сердце попа-ало-о, — нараспев заунывно заскулил он.
Я кивнул его помощникам и они, поняв меня, ухватились за руки и насильно развели их. А я, склонился над раной.
— Надо китель снять, — сказал я, поняв, что рассмотреть мне никак не удастся. И полицейские послушно расстегнули своему начальнику пуговицы и повернув того на бок, стали осторожно снимать китель. Зверев еще громче заохал, запричитал:
— Что ж вы дела-ае-ете, изверги. Больно же. Ой, убиваете, ой, помираю. Ой, богоматерь уже вижу-у… Идет ко мне, руки свои простира-ае-ет… Черна лицом и низенка-а, к чертям меня утащить хоче-ет…
Я кинул взгляд туда, куда он смотрел и увидел на гребне холма старуху-китаянку, которая приложив к глазам ладонь наподобие козырька, с любопытством наблюдала за нашей возней. И на богоматерь она совсем не была похожа, что там у Зверева от шока произошло в голове?
Ну а пока с него стягивали верхнюю одежду, я сумел оценить его театральные способности. Конечно, судя эмоциональным воплям, ни черта он не умирал. Да, больно ему было, но явно несмертельно. Кровь сочилась из раны, и любое прикосновение рядом с ней отзывалось в его стонах и причитаниях настоящим страданием. Но, опять же, не смертельным страданием.
— Ну-ка, поверните его.
Я осторожно прикоснулся к ране. Зверев взвыл, дернулся, чем причинил себе еще больше мучений.