— Слушай, Егорыч, — я с ним перешел на ты, — а те люди, что груз сопровождали, где они? Здесь еще?
— Не, Василь Иваныч, во Владивосток отплыли третьего дня. Станки и проволоку разгружать. Там-то я распорядился построить совсем небольшое здание. Михаил Дмитриевич говорил, что там только вашу колючую проволоку будут делать и только. Так ведь?
— Угу, — качнул я головой задумчиво. Можно б и тротил во Владике делать, да только смысла нет. Здесь в Порт-Артуре мне будет сподручнее. Все одно взрывчатки я много сделать не успею, а тот, что успею, весь подчистую заберут местные вояки. Для производства «егозы» хватит мощностей и во Владике. Главное до начала войны ее побольше сюда отправить. В четвертом году придет время, жареный петух клюнет господ военных и они у нас всю эту колючку и заберут. Только успевай отгружать.
Утром следующего дня я готовился к важной встрече. От ее результата будет зависеть то, насколько мне будет здесь комфортно. Насколько быстро я смогу включиться в работу. Неизвестно каким человеком являлся адмирал Алексеев, что он любил, а что ненавидел, но по крутящимся в прессе и в народе слухам выходило, что он был едва ли не главным инициатором будущей войны. Ладно, не инициатором, это уж я слишком загнул. Но человеком, который активно ее приближал и страстно ее желал, он точно являлся.
Мурзин прикатил ни свет ни заря. Опять одет с иголочки, на костюме ни пылинки. Юн бесцеремонно подняла меня с постели, отодвинув занавеску, что болталась вместо двери в комнату и сообщила:
— Господин. Мульзин плисол.
Девчонка говорила с жутким акцентом. Впрочем, меня это не очень-то заботило. Только сейчас ее фраза заставила меня улыбнуться:
— Ага, щас. Пусть обождет.
В ее глазах промелькнуло непонимание.
— Чаем его напои пока. Я оденусь, — скорректировал я свою фразу. И выполз из-под одеяла. В этих краях еще прохладно, хоть весна уже и бушует вовсю. В печи, недавно растопленной юной девушкой, жарко трещали поленья. А судя по разносившемуся по дому запаху, на жаровне уже что-то готовилось.
— Егорыч, привет! — крикнул я, напяливая нательную рубаху. За столько времени так и не привык спать в ней. В кальсонах, за неимением обычных семейников, привык, а вот в рубахе нет. А армейская привычка спать в майке давно забылась. Хотя бывало, что клопы в гостиницах доставляли «удовольствие» и рубаха часто спасала. Но вот дома нет, только с голым торсом.
— Доброго утречка, Василь Иваныч, — бодро отозвался он.
— Сколько сейчас времени?
— Семь почти.
— А чего в такую рань?
Каким-то мистическим чутьем я почувствовал как Мурзин недоуменно пожал плечами.
— Как всегда, Василь Иваныч. Мы ж с Юн не баре какие… Да же Юн?
— Ты один? А мои солдаты где?
— Не знаю, Василь Иваныч. Может дрыхнут еще?
Временно, за неимением дополнительного жилья, мои сопровождающие ночевали в соседней комнате на матрасах, брошенных на пол. Я выглянул за шторку — так и есть, мужики уже проснулись и куда-то умотали. Матрасы аккуратно свернуты в толстую колбасу и придвинуты к пустой стене.
— Ну-с, Егорыч, уже позавтракал? — спросил я, присаживаясь за стол. Мурзин цедил бледный чай и кривился от горечи, топорща усики.
— Да, дома успел перекусить. Василь Иваныч, скажите, а вот я с корабля ваши ящики снимал и с описью сверял, то видел там, в бумагах значилось три мотоцикла, — он блестнул глазами. — Это правда? Настоящие мотоциклы?
— Ага, — легкомысленно кивнул я. Юн в этот момент ставила передо мной сковороду с яичницей. На шкварках, болтушкой. Как я люблю. Уж не знаю, кто ее надоумил, но сейчас она мне угодила. Я даже посмотрел на нее с благодарностью, отчего девка явно смутилась.
— А какой он? Кто сделал? Англичане? Или американе? Страсть как люблю я эту технику.
— Да нет, не они это, а мы сделали.
— Как? А разве так можно?
— А почему нет? — удивился я. — Дело довольно простое.
Не знаю, что возбудило Мурзина в моих словах, но у него аж глаза загорелись.