— В Фаберже? — обалдел я. — Конечно нравится! Только как же я ее поставлю?
Подошел Мурзин. Видимо он слышал наш разговор, потому безо всякого стеснения, вставил:
— Я мастера здесь хорошего знаю, он вам поможет.
— Ювелир или оружейник?
— Ювелир, конечно же. Из жидов. Он все вам сделает как нужно и возьмет не очень дорого. Хотя, — он на секунду задумался, — с вас-то он возьмет как надо. Но и сделает быстро и качественно, комар носа не подточит.
— Что ж, прекрасно. Завтра же и отдадим, — сказал я, отдавая набалдашник Юн. Та спрячет его до нужного момента, сохранит. А после обратился к своим гостям: — Господа, предлагаю в канун светлого праздника стрельнуть в небо хорошим шампанским, — и, не дожидаясь ответа, сам взял в руки пузатую бутылку. Сейчас сочельник, канун Рождества. По сути — тихий семейный праздник и последний день поста. И я в данный момент сильно отхожу от традиций и праздную его как сам привык праздновать Новый Год — шумно и весело. Впереди новая эпоха, впереди война, революция и много-много крови и печали. Так зачем сейчас грустить, еще успеется. И меня поддержали, с весельем подставили под льющееся шампанское хрустальные бокалы и выкрикнув громкие тосты за светлый праздник, выпили.
На второй день после праздника мне предстояло-таки разобраться с тем, что отправил мне в грузовом вагоне Мишка. Мурзин, который ведал его разгрузкой, отдал мне списки, и я, углубившись в его чтение, стал удивляться:
— Ага, двести пудов серной и сто соляной кислоты…. Годится. Так, двигатель Тринклера, помню такой, видел уже…. Корпуса мин со взрывателями, две тысячи штук…, что-то мало, и сами взрыватели количеством десяти тысяч. Так…, мопеды двадцать пять штук и разные запчасти. А зачем он их мне прислал? Я и старые продать еще не все успел, а война уже почти началась. Ладно, разберемся. Так, а вот это что? Каски?!
Мурзин кивнул:
— Да, каски. Железные с ремнями и подбоем.
— Семьсот штук. А почему так мало? Ага, каски без подбоя и ремней в количестве трех тысяч штук. А их-то он зачем мне прислал?
— Не знаю. Может, не успевал у себя их сделать, вот и отправил. Все же клепать металл вам здесь не надо будет, а ремни присоединить никаких сложностей. Я уже узнавал, мастера готовы взяться за пятьдесят копеек за штуку, это если ремни не из кожи и без подбоя. С подбоем дороже.
— Получается полторы тысячи? Ладно, годится. Деньги на это дело найдем. Подбой здесь и не нужен, лишний он. А ты можешь мне показать эту каску? Она рядом?
— Да, конечно.
Он куда-то отошел, потом вернулся и поставил передо мной обычный туристический котелок, который отличался разве что не такой уж сильной глубиной, да и по бокам стенок были пробиты четыре отверстия для крепления ремней. А вообще, сама каска была чем-то похожа на ту советскую, с которой наши деды фашистов били, только не такой глубокой и более… квадратной что ли? Не сферической как яйцо, а была скорее очень сильно зализанным кубом, не доведенным до формы шара. Недолго думая я надел ее и затянул под подбородком ремень. Помотал головой из стороны в строну. Вроде бы хорошо держится, не болтается. И голову давит не сильно. Только тяжеловата, солдатам не понравиться ее таскать и шея с непривычки будет быстро уставать. Ну, да ладно, такова уж солдатская доля. Командиры прикажут и будут таскать как миленькие.
— Так, а это что такое? "Пластины пуленепробиваемые"? Это как?
— А, щас, проще показать, — и он снова исчез в недрах темного склада и спустя минуту появился, неся в руках нечто тяжелое. Потом с грохотом бросил это нечто на стол передо мною: — Вот это и есть то самое.
А принес он мне стальную пластину размерами примерно двадцать пять сантиметров на двадцать и толщиною около семи миллиметров. По виду пластина кованная, края обработанные на наждаке, а в углах пробиты отверстия. Уж не знаю, зачем мне их прислал Мишка, наверное, думал, что я их использую для бронежилета. Но, судя по тому, с каким усилием Мурзин ее нес, использовать их по этому назначению будет сложновато.
— И сколько их?
— Двести штук. Я их туда в угол склада бросил, чтобы не мешались. Марина Степановна мне говорила, что у Козинцева это был эксперимент. Удачный или нет — не знаю, но он отправил часть получившегося сюда. Что делать с этим он не пояснил, сказал лишь, что вы сами решите, куда их пристроить.
— И сколько такая пластина весит?
— Чуть более шести фунтов.
— А ну-ка, дай мне ее.
И, переняв из рук тяжелую пластину, я приложил ее к груди. Вроде получалось как раз. Она хорошо закрывала грудь от межключичной впадины до живота. Если и делать из них бронежилеты, то только для тех солдат, что будут сидеть в окопах. Да еще и уговорить их придется, так как бронник получится очень тяжелым. Лишние пять-шесть килограммов никто на себе таскать не захочет. И плюс ко всему этому еще и каска с килограмм…. В общем, чувствую, что этот товар военные у меня согласятся взять только тогда, когда жареный петух уже расклюёт им всю задницу. Ну, да ладно, время покажет. Может и смогу их уговорить.
— А еще, Василь Иваныч, мы в ваше отсутствие через китайцев накупили апельсинов, да лимонов.
— А где же они тогда? Что-то на складе я их не вижу, да и запаха не слышу.
— А они на складе у Чурова. Я с ним договорился об аренде одного помещения, вот туда мы их и сгрузили. А то здесь уже и развернуться негде.
— Понятно, Данил, когда купленное привезет, тоже туда придется пристроить?
— Да, больше некуда. А много он привезти должен?
— Да уж немало. Раз в десять больше того, что я привез с собою. Ладно, все это мелочи, разберемся. Ты бы мне лучше одного из мастеров, что готов каски эти обшить, привел бы, а? Пусть мне они еще и бронежилет сошьют, чтобы было что нам военным показывать….
Вот и наступил январь четвертого года, и время понеслось галопом. Со дня на день должна наступить война, а у меня много еще чего не сделано, много не учтено. Точной даты атаки японцев на наш флот я не помню, как не помню в подробностях и того как это произойдет. В памяти лишь отложилось, что атаке подвергнуться наши корабли, стоящие на внешней рейде, а вот как это произойдет? Вопросы, однако…. Я, конечно, с флотскими общаюсь, разговариваю о предстоящей войне. Не все со мной откровенны, но большинство из них, уничижительно отзываясь о самих японцах и об их флоте, не верили в то, что мы будем биты. Даже при самом худшем раскладе, по их заверениям, мы сможем достойно ответить врагу и основательно выкрошить их зубы. Самоуверенность, помноженное на расовое превосходство, вот что слышалось в их голосах. И японцев многие из них называли макаками, которых русский матрос и солдат может скрутить одной левой. Что ж, если отбросить всю эту расовую шелуху, то, определенная правда в их словах есть. Рядовой русский служивый по сравнению с таким же японским рядовым был словно гигант Голиаф против щуплого Давида. М-да…, сравнение, что называется, не в бровь, а в глаз.
В общем, последние мирные дни у меня пронеслись словно гигантская карусель. Маришка, с которой я провел полторы недели, была в срочном порядке отправлена домой. Как она не сопротивлялась, как не уговаривала, а все же я настоял на своем и посадил ее на поезд. С дочкой я успел повозиться, она меня вспомнила, а вспомнив, перестала слезать с моих рук. И снова расставаясь, она словно поняла, что это надолго и, уцепившись за меня, заревела. Схватилась маленькими пальчиками за мою шею, прижалась всем телом и, вздрагивая, ревела навзрыд, оглашая перрон своим "хочу с папой!". Тяжело мне далось это расставание. Дашку от себя отрывал, так, словно это была моя кожа, а сердце, наверное, в первый раз в жизни так сильно защемило. Да и слезы у меня сами собою навернулись, да только я их спрятал, смахнул незаметно пальцем. Ну а Маришка стесняться не стала, тоже всплакнула и все нацеловать меня не могла, мазала мне губы и щеки французской помадой. И целовала так, словно в последний раз, горячо и жадно.