На гору свою кинокамеру я брать не стал — она тяжела и возиться с ней у меня не было никакой охоты, тем более что мои архары были заняты на постройке нашего нового жилища. Вместо нее, для того чтобы запечатлеть очередное достижение, я вызвал Пудовкина и тот, не смотря на занятость, примчался, принеся с собой свою новомодную пленочную камеру. Вот на нее-то я и попросил его снять наш полет.
— Ну что, Володя, у тебя все готово? — спросил я Агафонова, ковыряющегося в движках. Он там все время что-то проверял, протягивал, подстраивал.
— Давно готово, Василь Иваныч.
— Топлива на сколько взял?
— Минут на тридцать хватит.
— А не много? Может поменьше? Не дай бог упадешь, все меньше шансов загореться будет, да и вес уменьшится.
— Нет, не упаду, — самоуверенно заверил Агафонов, приложив ладонь к ткани крыла. — Как летать я знаю, еще на "Бобре" понял.
— Ну, как хочешь. Тогда давай приступим, чего время терять?
— Ага, давайте, — ответил мой пилот и принялся облачаться в летный костюм, который, по сути, был всего лишь непродуваемым кожаным комбинезоном, что мы пошили еще для полетов над "Бобром". И плюсом к костюму шел карболитовый шлем, на котором я настоял. Агафонов его крайне не любил, потому как на его черепушке эта тяжелая кастрюля сидела крайне нелепо. Ах да, и еще одна вещь — я заставил парня заложить уши ватой, потому что работающие двигателя находились сразу же за его спиной.
Когда он переоделся и занял место пилота, Святослав по очереди завел движки, выждал некоторое время, а затем аккуратно, чтобы не повредить себе руки поочередно накинул ремни на редуктор и винт размеренно замолотил по воздуху. Когда Святослав отошел на безопасное расстояние, Агафонов повернул ко мне голову и сквозь шум проорал:
— Я готов!
Святослав тоже подтвердил свою готовность. Моточайка, стоя на направляющих, удерживалась сейчас лишь одним тросом. Я махнул рукой, и помощник ударом ноги высвободил клин и трос, заскользив через ролик, отпустил чайку. И Агафонов, дав газу, устремился вниз. Очень быстро набрал нужную скорость и, поведя крылом, взмыл в небо словно птица.
Третий двигатель все-таки сделал свое дело. На этот раз моточайка держалась в воздухе уверенно и даже неплохо набирала высоту. Агафонов с легкостью управлял крылом и, выйдя примерно на двухсотметровую высоту, стал закладывать широкие круги. Я наблюдал за ним в бинокль, Пудовкин, отщелкав пленку на старте и вскоре оставшись не у дел, смотрел на чайку из-под козырька ладони. Люди в городе заметили его, задрали головы вверх, кто-то толкал локтем соседа и показывал пальцем в небо.
Мы минут десять наблюдали как мой парень нарезает круги, затем откровенно заскучали. С моей точки зрения ничего интересного на небе не происходило, да и Пудовкин, похоже, разделял со мною это мнение. Потому он, отняв ладонь от глаз, сказал как бы между прочим:
— А знаешь, Василь Иваныч, сегодня к нам в газету из штаба прибегали.
— Ого, и зачем это?
— Телеграмму поздравительную от немцев принесли, просили напечатать.
— Что за телеграмма? — удивился я. — За что нас поздравлять, вроде не сделали вроде ничего?
— Ага, — с кислой усмешкой кивнул журналист, — только это не нам телеграмма адресована, а японцам.
— Не понял? Как это им?
— Ну, там сама телеграмма была на немецком, я ее лично видел. Но я по-немецки не могу, так что могу лишь довериться переводу офицера из штаба. Так вот, он говорил, что телеграмму прислал некто Лео Хердан для адмирала Того. В телеграмме он поздравляет адмирала со взятием Артура и желает японской армии скорейшей победой над нами.
— Вот сволочь, — только и смог высказать свое возмущение. — А кто этот Лео Хердан?
— Да черт его разберет, — пожал плечами Пудовкин, а затем определил отправителю телеграммы его социальный статус: — хрен какой-то немецкий.
Он замолчал, снова устремив взгляд в небо, да и мне нечего было сказать. В этой войне я считал что немцы в пику англичанам стоят на нашей стороне, однако ж телеграмма показывала, что и в их обществе не все было так однозначно. Кто-то там и нас не любил.
— Ну и? Напечатаете?
— Куда же мы денемся, конечно, напечатаем. Пускай народ знает кто на самом деле нам друг, а кто нет. Правильно говорил покойный наш император Александр, отец нашего Николая — у нас и вправду есть только два союзники, армия и флот. А более никто нам не союзник. Так только — одни попутчики, да и те насквозь гнилые. На одних лишь болгар братушек можно надеяться, да на сербов.
— Сербы, да, братушки, — согласился я, — а вот про болгар я бы еще поспорил. Тоже народец себе на уме.
— С чего это так?
— Ну…, - неопределенно пожал я плечами, — просто знаю, что они не будут нам союзниками. Так только — временными попутчиками.
— Очередное предсказание? — догадался Пудовкин, с какой-то хитринкой поглядывая на меня.
— Нет, — с горькой усмешкой огорчил я его, — простая неприязнь.
Я не стал ему расписывать будущие метания Софии, как они будут раз за разом показывать нам спину. Незачем ему это знать, да и измениться может еще все.
Прошло еще минут десять и я стал обеспокоенно поглядывать на карманные часы. Скоро у моточайки должно было закончится топливо, и Агафонов об этом знал. Но, не смотря на это, он до сих пор выделывал кренделя над городом, выписывал на небе, то восьмерки, то круги, летал с пологим пикированием, а потом подолгу набирал высоту. Наконец при его очередном снижении, мы поняли, что он пошел на посадку.
— Куда же он правит? — удивленно спросил меня Пудовкин, видя, что Агафонов отдалился от нашего места довольно далеко.
— К мосту через Луньхе. На той стороне дорога хорошая и прямая, он туда сядет.
— А как же люди? А извозчики?
— Не беспокойся, я со Зверевым договорился. Там пара полицейских дежурит. Когда они увидят, что чайка идет на посадку, они расчистят дорогу.
И вправду, наш пилот, прежде чем сесть, сделал пробный заход, потом ушел на круг, а полиция в это время согнала пешеходов и извозчиков на обочину. Что было сделать не сложно — случайные зеваки сами спешили уступить место.
— Так что же мы здесь стоим? Нам туда надо! — воскликнул Пудовкин, горя желанием сделать новые фотографии. Но я его сдержал:
— Подожди, отсюда посмотрим.
А Агафонов тем временем, закончив круг и убедившись, что посадочная полоса свободна, повел аппарат на посадку. Полого спланировал, пролетя над железнодорожным вокзалом, мостом, а затем, сбавив обороты двигателей на минимум, аккуратно опустил чайку. Та, коснувшись колесами, побежала по грунтовке, затряслась всем телом словно паралитик.
Что плохо было в нашем планере, так это отсутствие тормозов. Агафонов, уже приземлившись, все никак не мог остановить бег аппарата, тот все катился, катился и катился, слишком уж медленно гася скорость. Полицейские вдруг поняли это, побежали на помощь. Ухватили крыло за законцовки и вскоре затормозили его до полной остановки.
— Ну вот, а теперь можно и туда, — сказал я, отнимая от глаз бинокль. — Прыгай, Захарыч, в коляску, через пять минут там будем.
Все-таки, что ни говори, а вот самый настоящий полет произошел именно сейчас. Не тогда, когда Загогуля, пролетел над заливом по прямой, а лишь сейчас, когда Агафонов уверенно продержался в воздухе более двадцати минут. Вот это было настоящее достижение!
Мой парень, когда мы подъехали к нему, получал поздравления ни капли не смущаясь. Охотно отвечал на вопросы и позволял пощупать и свой летательный аппарат и собственный костюм. Пудовкин, подойдя к нему, потребовал:
— Ну-ка, Владимир, встань-ка у моточайки, да прими позу геройскую.
Парень послушно исполнил просьбу, выпятив грудь. После пары щелчков камеры, сменил позу и заложил ладонь за молнию, словно Наполеон.