Казакевич Максим Валерьевич
Двое из будущего. 1904-…
Глава 1
— Василь Иваныч, вас просят…, - прозвучал вкрадчивый голос незнакомого флотского офицера. Вид его был серьезен и даже угрюм, брови сведены к переносице, а воспаленные от долгой бессонницы глаза смотрели на меня с сильным укором.
Я находился в морском госпитале. В широком холле возле запыленного высокого окна я сидел на жестком стуле и ждал приглашения. Меня сюда вызвали…, или даже нет — попросили прийти, и я, бросив все свои дела, немедленно примчался. И вот после часового ожидания был приглашен.
— Как он? — спросил я офицера, поднимаясь со стула. Вместе со мной тут находился и мой помощник Мурзин и знаменитый художник Верещагин. Они тоже поднялись со своих мест, вопросительно посмотрели на офицера.
— Не стану скрывать — плохо, — с тяжелым выдохом признался тот, — распорядился, чтобы после вас я позвал священника.
Верещагин охнул, перекрестился. Рванул было в палату, но его остановили:
— Извините, Василий Васильевич, но вам нельзя. Сожалею.
И художник сдулся, вернулся на свое место и повесил голову. И, кажется, беззвучно заплакал.
— Пройдемте, Василий Иванович, пройдемте, — поторопил меня офицер.
И я с тяжелым сердцем вошел в больничную палату.
Макаров, если не считать пары медсестер, в палате находился один. Он был бледен, или даже, скорее, сер лицом — последствия обильной кровопотери. Чудо что он выжил, чудо, что он принял мой подарок и надел на себя мой спасательный жилет и чудо, что его быстро вытащили из ледяной воды. Но что теперь от этого чуда, когда адмирал получил тяжелейшее ранение обеих ног и одну из них врачам пришлось отнять? Какой он теперь после этого адмирал?
— Вы… — слабо прошептал Степан Осипович, повернув голову, — вы…. Все знали….
Не было нужды отвечать на этот вопрос, потому я и не ответил. Присел рядом с ним на табурет, всмотрелся в осунувшееся лицо. Адмирал был слаб и едва дышал. Простая речь давалась ему с трудом, и он то и дело закатывал глаза, грозя уйти в бессознательное состояние, из которого уже мог и не выйти. Медсестры рядом ловили такие моменты, вовремя подсовывали нюхательную соль.
Вот и сейчас, после фразы силы снова покинули его, и он стал падать в забытье, но сестрички подсуетились и вернули адмирала на этот свет. Он судорожно вздохнул и пришел в себя.
— Вы…, - снова сказал он, вперив в меня свой взгляд. — Откуда?
Я вздохнул:
— Разве это имеет сейчас какое-либо значение? Главное вы живы.
Он попытался улыбнуться.
— Я послал за священником…, чтобы он причастил… меня перед смертью. Разница невелика…. Лучше было бы утонуть… вместе с кораблем, нежели так… мучиться.
Эта фраза далась ему тяжело и говорил он ее долго. Но я не торопил и он, произнеся ее, снова замолчал и прикрыл глаза. И тут же руки медсестры поднесли вонючий коробок. Адмирал дернулся и застонал он потревоженных ран.
Два дня назад, тридцать первого марта корабль, на котором находился адмирал Макаров, подорвался, как ему и было предначертано, на мине. Самым ранним утром он, едва получив доклад об обнаруженных вблизи Артура кораблях японцев, распорядился немедленно выводить эскадру и сам взошел на борт броненосца «Петропавловск». И выстроив свои корабли в карусель, принялся обстреливать неприятеля изо всех стволов. А отстрелявшись, повел корабли в гавань. И в этот момент броненосец напоролся на мину, сдетонировал боезапас и развороченный корабль стремительно затонул. Стальной осколок разбил адмиралу левую ногу чуть пониже колена, так что икроножная мышца развалилась на части, и сильно повредил правую. Чудом тяжелораненый адмирал выполз на палубу сквозь обломки обшивки и полыхающий огонь и смог удержаться на воде только благодаря моему жилету. Подоспевшая команда спасателей вытащила его одним из первых и, перетянув разбитые конечности ремнями, спешно отправила своего командира на берег. Кстати, Великий Князь Кирилл Владимирович, что в момент взрыва находился рядом с Макаровым получил этим же самым осколком сильный удар по ногам и глубокую царапину на ляжке под самым что ни на есть царским «кончиком». Счастливое ранение, ничего не скажешь. И теперь этот потомок царских кровей, чьи подвиги до этого момента измерялись лишь количеством опустошенных бутылок с вином, являл собою гордость двора Романовых. Сегодня он получил телеграмму из Питера, где ему предписывалось немедленно вернуться в столицу. Там сильно испугались за его жизнь. И Князь сейчас степенно собирался, всем вокруг в красках рассказывая пережитый ужас. Надо полагать по приезду в Питер его наградят, облобызают и наденут венец героя, не иначе.
Макаров отдышался от стрельнувшей в культе боли и снова сказал:
— Японцы, думаю, меня поймали…. Ловушка….
— Как же так, Степан Осипович?
— Моя вина, поторопился…. Протралить не удосужился. Хотел….
Он снова замолчал. Да и что было говорить? Его судьба давно была предсказана и не будь меня в Артуре, лежал бы сейчас адмирал не на больничной кровати с ампутированной ногой, а на дне морском. Да и он это понимал, да только не спешил благодарить меня, а как раз наоборот — осуждал. Макаров предпочел бы уйти вместе с «Петропавловском». В наступившей тишине вдруг стали слышны далекие выстрелы и почти сразу же жуткий вой снарядов, что пролетали, казалось, прямо над крышей госпиталя. Макаров вслушался:
— Осмелел японец, перекидной огонь ведет. Радуются, собаки.
Раздались далекие взрывы и приглушенная волна содрогнула окна.
— Наши корабли хотят уничтожить….
— Да, через Ляотешань стреляют, — подтвердил я.
А следом за этим и наши корабли дали залп в ответ, да и спешно возведенная батарея на сопках Ляотешаня уже не молчала, а ожесточенно била в ответ. И японцы, узрев новую угрозу, перевела огонь на новую цель. Теперь звуки взрывов приходили совсем уж приглушенные и почти не тревожили.
— Алексеев сегодня у меня был, — вдруг признался адмирал с кривой усмешкой, — уговаривал не умирать…
— Он сегодня ранним утром приехал и сразу к вам, — кивнул я и вздохнул. — Говорят, что был весьма взволнован.
Макарова снова стали покидать силы и медсестры вовремя заметив это, снова привели его в чувство. Он открыл глаза, отстранился от резкого запаха и, посмотрев на женщин, устало попросил:
— Оставьте нас.
Те покорно вышли, лишь наказали мне следить за самочувствием адмирала. И когда мы остались одни, Макаров вдруг без запинки сказал:
— Если бы я знал, я бы все равно вышел в море. Понимаете? Вы бы все равно ничего не сделали. Ничего, Василий Иванович. Не вините себя.
— Да, знаю, — согласно склонил я голову, — я сделал все, что было в моих силах. Хорошо, что вы надели мой спасательный жилет.
Он вяло усмехнулся:
— Я в нем выглядел глупо. Великий Князь за моей спиной потешался.
— Да и хрен на Великого Князя, — жестко ответил я. — Тот и без жилета выплыл. Говно не тонет.
Мы были одни в палате, никто нас не слышал, и потому фраза нашла живой отклик в моем собеседнике, и он даже улыбнулся. Но спустя секунду адмирал погасил свою вымученную улыбку и попросил:
— Не стоит бросать такие слова, могут услышать.
Я пожал плечами. Да, бросаться такими словами, действительно, не стоит, даже если ты находишься один в комнате. Но «подвиги» Великого Князя за тот месяц, что он провел в Артуре, не добавляли тому авторитета. Пить с утра до вечера и кутить в ресторанах большого мужества не требовало. Князь, находясь в непосредственном подчинении у Макарова, относился к своим обязанностям спустя рукава. И адмирал ничего не мог поделать с родовитым отпрыском. Мог лишь писать жалобы в Питер, да самому наместнику, но до такого адмирал опускаться не стал и потому терпел носителя благородной фамилии.
Мы помолчали с минуту, думая каждый о своем. Макаров отдыхал от разговора, набирался сил. В обмороки падать он не собирался. Наконец, он сказал:
— Вы меня спасли, но чувствую, что я все-таки скоро умру…, - он замолчал надолго, отдышался, а затем продолжил: — Врачи дают мне мало шансов на выздоровление.