— Боже мой, у вас была ужасная история. Такого просто не может быть!
— М-да, — грустно кивнул я, — сейчас, когда я вам это все сказал, я и сам понял, что это был на самом деле настоящий ужас. За две мировые войны, за две революции в семнадцатом году, за время гражданской войны, за два развала страны и за все то, что выпало на долю простого населения, наша страна потеряла около пятидесяти миллионов человек. Это без учета тех людей, что вышли из страны в составе республик и просто эмигрировали. Вы можете себе это представить? Теперь вы меня понимаете, почему я кинулся в Артур помогать нашим военным и почему я так старался вас спасти?
— Понимаю, да только напрасно вы это со мною сделали. От меня теперь все равно нет никакого толка. С должности меня вот-вот сместят, а на мое место поставят Витгефта. Вам теперь с ним работать.
— Напрасно вы так. Согласен, было бы лучше, если б вы остались при своей должности и как следует наподдали японцам на море. Но, что сделано, того не воротишь. Сейчас, когда вы узнали мою историю и, надеюсь, поверили в нее, я хотел бы видеть в вашем лице союзника, который поможет мне избежать грядущих трагедий.
Он рассмеялся, словно от смешной шутки. Затряс всклокоченной бородой в мелком припадке, смахнул с уголка глаза проступившую слезу:
— Господи, Василий Иванович, — спустя минуту проговорил он, широко улыбаясь, — вы сильно преувеличиваете мои возможности в качестве вашего союзника. Я вряд ли смогу вам чем-нибудь помочь, особенно теперь, когда я стал калекой.
— Я так не думаю, Степан Осипович. Вы же сможете повлиять на то, чтобы наши радиостанции стали поголовно устанавливаться на военные корабли? Предполагаю, что сможете, а это значит, что даже этой малостью вы поможете стране в следующей войне. К тому же после революции в следующем году царь пойдет на серьезные уступки и разрешит создавать партии.
— Вы хотите создать партию?
— Да, нам надо будет ее создать. И нам надо будет получить места в думе третьего и четвертого созывов. И ваше лицо в качестве одного из депутатов нашей партии очень бы нам пригодилось. Я говорю сейчас серьезно, и я не шучу. Что вы на это скажете?
Он не ответил сразу, задумался. Подтянулся потом на руках и сел на краю кровати, свесив замотанные покалеченные ноги. Пятерней провел по неухоженной бороде, приглаживая седые волосы, потом хмыкнул:
— М-да, предложение ваше весьма необычно, — он глянул мимо меня, уставился в одну точку. Потом вдруг попросил: — Откройте, пожалуйста, окно. Погода разгулялась, солнышко выглянуло, а я тут сижу взаперти.
Я исполнил его просьбу, подошел к противоположному от его кровати окну и после некоторой борьбы с закрашенными петлями, распахнул его настежь. В палату ворвался чистый и свежий воздух, наполненный соленым ароматом моря. Макаров с блаженством потянул ноздрями, прикрыл глаза и только после этого, сказал:
— А лозунги у этой вашей партии какие? Что вы будете декларировать? Царя свергать?
— Знаете, если говорить по-честному, то мне все равно кто будет у власти — Николай ли, брат ли его или же сын Алексей, или же Керенский, который возглавит временное правительство после революции в семнадцатом. Мне это на самом деле безразлично. Главная моя цель в том, чтобы как можно скорее завершить предстоящую войну с германцем, не допустить развала страны и предотвратить гражданскую войну. И большевиков ко власти не пустить ни под каким предлогом.
— Вы так не любите большевиков?
— Дело не в любви. Просто при них прольются реки крови, а гражданская война окончательно разрушит страну.
— Тогда почему бы вам сейчас, пока это все не случилось, не разобраться с Лениным? При ваших-то капиталах это будет не сложно сделать.
— Да, это будет не очень сложно. Но, Степан Осипович, не все так просто. Их сейчас трогать нельзя, потому как в этом случае мы настолько изменим историю, что в дальнейшем мы не сможем понять куда разовьется ситуация и все наши прогнозы полетят к черту. Нет, уж лучше убрать их в самый последний момент, когда их приход вдруг станет неизбежным. Да и убью я Ленина, а на его место встанет Троцкий, про которого я почти ничего не знаю. А этот тип настоящий фанатик, он мечтает разжечь революцию по всему миру и не гнушается для достижения своей цели любых, даже самых мерзких методов. Недаром у нас даже во времена Союза ходила присказка — «врет как Троцкий».
Конечно же, я сказал эту присказку не этими литературным словом, а самыми что ни на есть жаргонным матерным. Адмирала это не шокировало — у них во флоте офицеры и не такое себе позволяли. К тому же и он сам, поднявшись с юнги, позволял себе крепкое выражение. Так что моя фраза его не покоробила, а как раз наоборот — послужила неким доказательством моей правдивости. И он эту фразу усвоил, сохранил себе в память, и спросил:
— Что такое Союз? Вы только что сказали….
Пришлось мне устраивать тотальный ликбез по моей истории. Краткие определения, вехи, направления, личности и характеры. Макаров оказался благодарным слушателем, не перебивал, в паузах вставлял наводящие вопросы и все тщательно фиксировал на подкорку. То, что я ему наговорил, невозможно было выдумать, это можно было только знать. И эти кирпичики еще более утверждали адмирала в мысли, что я говорил правду. И он, ужасаясь, слушал. Слушал про Первую Мировую, про появление танков и самолетов, про химические атаки и окопные войны. Про миллионы смертей и про спонсирование немцами Ленинской подрывной деятельности. Слушал про революции, про гражданскую войну. Про репрессии и про Вторую Мировую, с ее блицкригами, жертвенной отчаянностью, с концлагерями, с газовыми печами и холокостом. С возмущением слушал про атомные бомбы, что уничтожали целые города. Про полеты в космос, про высадку на Луну, про атомные электростанции.
Говорили мы долго. Солнце ушло с зенита и склонилось к сопкам, желая накрыть город ночью. Несколько раз нас осторожно прерывали, принося адмиралу еду, пару раз я возил его до туалета. И никто к нам не пытался зайти. Стучали иногда, спрашивали, просовывая голову в дверной проем, все ли в порядке и получив утвердительный ответ, скрывались.
Макаров от моих слов чернел лицом, возмущался и злился. То радужное будущее, что часто рисовали в газетах журналисты, восхваляя научный гений, все больше и больше таяло в его глазах, превращалось в смрадное болото, которое неумолимо тащило страну в самую погибель. И это болото надо было обойти во что бы то ни стало! Любой ценой! И он, слушая меня, слушая мои ужастики, все более и более склонялся к моему видению ситуации, все более и более мне верил. Да и как тут не поверить, когда я так стремился его спасти, пророчил о его подрыве на мине и вот, сказанное мною случилось. Рассказанное мною невозможно выдумать и потому Макаров безоговорочно верил.
— Вы говорили мне, что плохо учились в школе и историю знаете весьма посредственно, — попытался укорить меня Макаров, болтая в воздухе культей. Он курил, пуская дым в воздух, вонял невкусным табаком.