— Отчего же не дать? Дам. Только вы же понимаете, что всего я вам не расскажу. Кое-что там является секретом.
— О-о, как же, понимаю. Военная тайна. А скажите, на вашей чайке летал господин Агафонов? Это он поджег японский воздушный шар. Или же это были вы? Очень интересно узнать, тут в городе при дефиците информации ходят самые невообразимые слухи. Говорят, что вы лично раздаете людям еду и не берете с них за это деньги. А еще говорят, что вы делаете там какую-то лодку, которая будет ходить под водой и ловить рыбу. А еще вы эту лодку хотите снабдить минами и втайне расставлять их прямо под носом японских кораблей. Это правда?
Я засмеялся.
— Ну, это все выдумки из-за недостатка информации. Вы бы еще сказали, что мы там скоро сапоги начнем там с майонезом есть!
— А это не так?
— Совсем нет. В крепости нет недостатка в продовольствии, и она сможет продержаться в осаде без особых проблем более года.
— Неужели? А я слышал, что там….
— Это не совсем правда, — ответил я журналисту. — Имеется недостаток некоторого…, - я подчеркнул это слово воздетым вверх указательным пальцем, — …все лишь некоторого продовольствия, но вот остального там в достатке.
Я намеренно говорил подобное. Журналисты это такая братия, которая с радостью разнесет плохие вести по всему миру и потому им совершенно незачем знать какие трудности испытывает осажденный Артур. Пусть думает, что у нас все не так плохо, как кажется. Глядишь и японцы, прочитав его газету, почешут в затылке и затянут с первым штурмом.
Господин Кеннет кивнул удовлетворенно. Он давно присел за мой столик, разложил перед собою письменные принадлежности и время от временя делал необходимые заметки. Интервью началось, но прежде чем продолжить, он меня попросил об эксклюзивности нашей беседы:
— Только прошу вас, господин Рыбалко, более никому интервью в этом городе не давайте.
— Как же, понимаю. Но тогда давайте с вами договоримся — мое время стоит сто рублей. Вас это устраивает?
У Кеннета упала челюсть. Видимо, с подобной наглостью ему пришлось сталкиваться впервые. Он переспросил, полагая, что ослышался.
— Да, все правильно. Сто рублей за эксклюзивное интервью.
Это были сумасшедшая сумма за подобное. Никто и никогда до этого не практиковал. И журналист стал протестовать, взывать к моей совести и просто стыдить. Я же, молча отодвинув пустую тарелку и допив последний бокал вина, встал:
— Ваше право. Но, полагаю, вы здесь не один такой. Думаю, имеет смысл устроить пресс-конференцию. Собрать вас всех в одном месте и ответить на все интересующие всех вопросы.
И вот тут Майкл Кеннет понял, что выбора у него нет и он, замахав руками, усадил меня на место, достал свои фунты, приблизительно эквивалентные запрошенной сумме и, вложив их в мою ладонь, переспросил:
— Но вы обещаете, что более никому?
— Слово джентльмена.
Мучил он меня долго. Пытал два часа, все выспрашивая, вынюхивая, обмусоливая все непроверенные слухи. Я ему объяснял, убеждал и доказывал. Вскоре к нам присоединился еще один человек и Кеннет, строча мелкие записки, время от времени отправлял его на телеграф, чтобы тот стрелял молниями в собственное издательство. Так он бегал раз пять, потом присел так же рядом и внимательно припал на уши. Старался все запомнить.
Ближе часам к четырем я удовлетворил их любопытство и они ушли, с ухмылкой пройдя мимо торчащих возле дверей парочки европейцев. Что-то бросили им на ходу и те, вмиг погрустнев, развернулись и ушли восвояси. Это были конкуренты.
Я же спустя какое-то время, выйдя из ресторана, пошел гулять по Чифу, лениво отстукивая по каменистым улицам прочной тростью. Дошел до порта, присматриваясь к китайским судам, прикидывая какое из ним сможет взять больше всех груза и сколько. Незаметно дошел до места, где я сошел на берег со шлюпки. И тут увидел смолящего папиросой лейтенанта Рощаковского. Он сидел на массивном валуне, смотрел в сторону рейда и терпеливо ждал шлюпку, что уже шла по морской ряби со стороны «Решительного».
— День добрый, — поздоровался я, подойдя со спины.
— Ой, здравствуйте, Василий Иванович.
— Чего вы такой грустный? Случилось чего? Или, наоборот, не случилось? Удалось попасть к консулу?
Он кивнул устало:
— Да, побывал я у него. Потом к губернатору местному сбегал. Важный такой чинуша, толстый. Просил его, чтобы нам дали время отремонтироваться, а потом уйти обратно в Артур.
— Ну и?
— Не дает, проклятый мандарин, времени. Говорит, чтобы немедленно разоружались.
Я понятливо угукнул. В принципе все происходило, так, как и было запланировано с самого начала. Витгефт повел эскадру на прорыв во Владивосток, а Рощаковский в Чифу, где и должен был закончить свою войну с японцами.
— Чего же вы грустите? Неужели мало повоевали?
— Да как вам сказать, — пожал он плечами, — нехорошо это сбегать из крепости, пусть даже и по такому важному делу. Хотелось бы вернуться обратно и там достойно послужить государю.
— М-да, вы молодой и кровь у вас горячая.
Ох тихо засмеялся, повернул ко мне голову и с усмешкой сказал:
— Да и вы, вроде, не старик, а тоже в Артур возвращаться собираетесь. Я ведь не ошибся, это так? Купите опять здесь продовольствие, найдете какую-нибудь лоханку и вернетесь.
Я развел руками, показывая, что иначе поступить не могу. Вот и лейтенант так же развел в стороны ладони и констатировал:
— Вы всего лишь гражданское лицо, богатый купец и фабрикант. А все равно не можете отсидеться в стороне от такой беды. А представляете, каково сейчас мне, боевому офицеру? Вместо того чтобы сражаться с врагом, я вместе со своими людьми буду интернирован. Война для нас закончилась, мы теперь гражданские люди.
У Рощаковского на душе скребли кошки. И курил папиросу, тяжело тянул ее, а когда она заканчивалась, отшвыривал мятую гильзу в сторону, и доставал новую. Так и дождался своей шлюпки. Та с мягким шуршанием пристала к берегу, и лейтенант поднялся. Он уже почти умастился в ней, почти отдал приказ грести к миноносцу, но я неожиданно для себя попросил:
— Подождите, лейтенант.
— Что такое, Василий Иванович.
— Не отходите пять минут, подождите меня. Я сейчас быстро, — и я убежал. Купить в местной лавке вина, водки и богатой закуски не составило труда, и уже совсем скоро я забирался в шлюпку, закидывая богатое съестное под ноги. И пояснил: — Скучно здесь и мне и вам. Отдохнем напоследок, кто знает, когда еще увидимся.
И Рощаковский, улыбнувшись мне, согласился.
На палубе миноносца вовсю расхаживали деловитые китайцы. Следом за ними ходили наши матросы, следили, чтобы те ничего не сотворили. Рощаковский, поднявшись, отдал печальный приказ «Разоружиться» и в тотчас матросы стали снимать с орудий и минных аппаратов затворы, ударники и запальные стаканы торпед. Отдали все винтовочные затворы и все штатные револьверы. Все это сгрузили в шлюпку к китайцам и те, убедившись, что корабль остался безоружным, отбыли. Лейтенант так же был вынужден отдать свой личный револьвер. Пытались обыскать и меня, но Рощаковский заступился, пояснив, что я не являюсь членом экипажа и потому никакого отношения я к данной ситуации не имею. Китайцы отступились и в итоге, когда они отбыли, на «Решительном» вооруженным остался лишь я один. Лишь у меня был в подмышке скрыт пистолет.
После того как китайцы отчалили, Рощаковский приказал спустить флаг, что и было сделано матросами с большим сожалением.
Мы спустились в каюту к лейтенанту, откупорили там бутылку водки и без особого настроения ее пригубили. Я пить не хотел, Рощаковский, видимо тоже. Оба мы лишь обмочили губы жидким огнем и откинувшись спинами на стену, стали говорить за жизнь. Рощаковский открыл иллюминатор, закурил и излил мне всю душу.
Погано у него было на душе — не кошки скребли, а тигры терзали. Рвали медленно сердце на лоскуты, поедали заживо. Ругал он японцев, ругал китайцев, ругал Витгефта, сожалел о внезапном ранении Макарова. Предполагал, что останься он вдруг у руля эскадры, то все могло бы пойти по-другому. Уж Макаров бы точно не стал убегать во Владивосток, не стал бы искать там спасения. Я с ним соглашался, так оно, наверное, и было бы. Одно утешало Рощаковского — консул весьма серьезно отнесся к депеше и развел активную деятельность. И пообещал оказать все свое влияние на местного губернатора, с тем, чтобы он позволил «Решительному» отремонтироваться.