— О Боже, неужели?! Неужели это вы?!
Я обернулся. Возле палисадника стоял молодой мужчина в добротной одежде рабочего и приветливо мне улыбался. Весь его вид говорил о непомерном счастье от встречи со мной — он едва ли не подпрыгивал от переполнявших эмоций.
— Неужели это вы?! — еще раз воскликнул он. — Господин Рыбалко? Тот самый — из газет?
Я вежливо приподнял котелок, приветствуя незнакомца.
— Я так рад, что увидел вас.
А вот Зинаида не разделила его восторга, наоборот, воинственно уперев руки в бока, прикрикнула:
— Эй, вы, уходите. Нечего вам здесь делать! Я уже вам говорила, чтобы вы уходили.
Незнакомец недобро зыркнул на мою работницу, но не сказал ей ни слова. Снова обратил на меня внимания и лучезарно улыбнулся:
— Позвольте, я пожму вам руку. Вы так много для нас делаете, — и, не дожидаясь моего разрешения, пошел мне на встречу. Миновал распахнутую калитку, протягивая ладонь. — Я так рад, что познакомился с таким великим человеком. Никак не ожидал вас увидеть. Такая приятная случайность, — затараторил он.
Приблизившись, он ухватил меня за руку, накрыл своей второй ладонью и энергично, заискивающе лыбясь прямо мне в лицо, затряс. А я, слегка ошалев от напора, краем сознания подметил, что у незнакомца-то ладонь совсем не рабочая — не широкая, с тонкими пальцами и совсем без мозолей.
— Ну, хватит, — недовольно сказал я и резко высвободил руку из цепких объятий.
— Да, да, конечно. Извините. Просто я так рад, так рад… — извиняясь, ответил он и незаметно сунул правую руку в карман. И вот тут на его лице произошло разительное изменение. Исчезла улыбка, пропало заискивание и восторг. Вместо этого его глаза вдруг приобрели необычайную жесткость, а губы скривились в презрительную усмешку.
— Вам привет от Баринцева, — глухо произнес он с намеком на пафос и резким, стремительным движением, выпростал из кармана правую руку с зажатым в ней ножом и неожиданно ударил меня вверх живота.
Я ничего не успел сделать. Нож вспорол мне пиджак и… пробил серебренную фляжку, что была во внутреннем кармане. Я почувствовал удар, обжигающую боль под нижними ребрами и что-то разливающееся по животу. Убийца понял, что оплошал, дернул руку назад, намереваясь совершить повторный удар, но не тут-то было. Серебреная фляга держала нож не хуже слесарных тисков. Он дернул еще раз и еще. А потом с ужасом в глазах понял, что случилось, отпустил оружие и, развернувшись, бросился со всех ног бежать. Пронзительно заверещала Зинаида:
— Уби-или! — и ринулась ко мне на помощь.
А я, как дурак, глупо смотрел на торчащий из живота нож и ничего не делал. Прошла секунда, другая, а я стоял растерянный. Потом зачем-то посмотрел вслед убегающему бандиту. Затем я судорожно вздохнул и мой живот полыхнул огнем.
— Уби-или! — опять заверещала под ухом Зинаида, заметив на моем лице гримасу боли. А затем, стягивая с меня мокрый пиджак, продолжила ором. — Доктора! Немедленно пошлите за доктором. И положите его на лавку.
Я обернулся. Моя прислуга метнулась выполнять приказание. Кто-то из мужиков побежал за врачом, кто-то подлетел ко мне, подхватывая на руки и оттаскивая на лавку при палисаднике.
— Тихо! — прикрикнул я на назойливых. — Дайте посмотреть.
И отстранив от живота чужие руки с пропитанной кровью тряпкой, глянул.
Рана была неширокой — сантиметра полтора. Удар пришел под нижние ребра с левой стороны, туда, где был желудок. На вид не очень страшно — продырявленная сорочка, сочащаяся из-под нее кровь. Странно, но сейчас мне не было очень больно. Был скорее неприятный зуд и жжение от проникающего в рану коньяка, которым была заполнена фляга. Похоже, что я отделался легким испугом. Удар не проник глубоко, а лишь порезал мышцы пресса.
Я отобрал какую-то тряпку из рук Зинаиды, приложил к ране.
— Не верещи, — уже успокоенным и уверенным голосом, осадил я ее. — Пулей за Козинцевым, пусть придет. И полицию вызовите.
Зинаида распорядилась, и пара человек незамедлительно сорвалось с места. Один, из них побежал к дому Мишки, а другой в мой дом, вызывать по телефону местные внутренние органы.
На шум выбежал старший Мальцев с дочерью.
— Что случилось, кого убили? — встревожено спросил он и, увидав меня лежащего на лавке с окровавленной тряпкой на пузе, раздосадовано выматерился. — Едрить твою через коромысло, допрыгался, Иваныч. А ну-ка, дай посмотреть, — и, не терпя возражений, растолкал народ и отнял тряпку от живота.
— Нормально там, неглубоко, — сказал я, оправдываясь.