Вечером того же дня, когда все более или мене успокоилось и я смог наконец-то остаться наедине с собой, я позволил себе расслабиться. Кряхтя от боли в заштопанной ране, я тайком добрался до буфета и взял в плен бутылку французского коньяка, а к нему хрустальный стопарик. И, усевшись в кресло напротив окна, стал залечивать душевные раны. Только после того, как я остался один и смог собраться с мыслями, я в полной мере позволил себе ощутить тот крохотный и ужасающий миг, что отделял меня от свидания с вечностью. И, по-честному признаться, этот самый миг меня теперь испугал до чертиков. Только сейчас я полностью понял, от какой участи меня защитила маленькая фляжка, купленная мною по случаю перед Мишкиным венчанием. А ведь тогда я лишь хотел иметь при себе капельку согревающего «топлива» для своего мерзнущего организма. Хорошо, что на фляге была глупая золотая напайка из какого-то библейского сюжета с ангелом. В момент покупки фляжка мне не понравилась, и я хотел было поискать что-то подобное в другом месте, хотел прикупить что-нибудь из коллекции Фаберже, но Мишка меня поторопил, и я был вынужден приобрести то, что было в наличии. Видимо, этот слой золота и заклинил намертво смертельный удар ножа. Выходит, что Мишка и был моим косвенным спасителем, как, впрочем, и библейский ангел на фляжке с пылающим мечом в мускулистой руке.
Кстати, через полчаса моего одинокого пьянства мой косвенный спаситель заявился ко мне домой. Зыркнул на мое самозабвенное самолечение, прихватил из буфета второй стопарик, да и присоединился ко мне, ухнув в свободное кресло.
— Наливай, — потребовал он.
Я набулькал ему на два пальца. Он поднял стопарик вверх, чокнулся молча со мной, а затем опрокинул в глотку огненное пойло. Проглотил словно воду, даже не поморщился.
— А эта сволочь убежала, — сообщил он мимоходом, когда я наполнял ему вторую порцию.
— Которая?
— Баринцев твой… Мы к нему до дома поехали, а там ставни закрыты. Мы туда-сюда, твои хлопцы через забор перемахнули, в дверь вломились, да только там, кроме прислуги никого не было. Сбежал он вместе со всей семьей.
Я пьяно хмыкнул.
— Прислугу и соседей мы порасспрашивали, но те ничего не знают. Говорят только, что отъезд был срочным. Брали только драгоценности и личные вещи. Куда сбежал, никто из них не знает.
— За границу, куда же еще, — предположил я вяло.
— Скорее всего, — согласился Мишка. Я твоих хлопцев послал в порт, на вокзал, но вряд ли что из этого получится. Баринцева никто из них в лицо не знает, а фотографий никаких нет. Смотрят только по нервному поведению отъезжающих да по общему описанию.
Я лениво покивал. Думать уже не хотелось, хотелось сидеть просто так и предаваться самосозерцанию и самокопанию.
— На вокзалах жандармы, — напомнил я Мишке. — Как бы хуже не было.
Миха кивнул.
— Знают они. Не подставятся, — и, выпив вторую стопку, ощутил горечь в глотке и поморщился. Хотел было закусить, но, не найдя на журнальном столики съестного, что есть мочи крикнул. — Зина!
Я поморщился от оглушающего вопля.
— Не ори, нету ее. Я ее домой отпустил.
— А кто есть?
— Варвара. Но она спит уже, наверное.
Мишка неодобрительно покачал головой.
— Что-то ты совсем размяк, — констатировал он мое состояние. — Ладно уж, сиди, сам за закуской схожу.
И ушел. Долго громыхал тарелками в соседней комнате, звенел приборами, а после пришел, тащя на подносе вкусные разносолы и холодное мясо. С грохотом поставил поднос на столик.
— Закусывай, Вася, — посоветовал он и наколол мне на вилку добрый шматок сала. Я усмехнулся. Коньяк с салом это конечно здорово сочетается. Но, тем не менее, принял угощения и неспешно прожевал.
— А ты знаешь, — сказал я вдруг, — оказывается, меня видели, как я лупцевал Баринцева во время нашего разговора. Унизил его прилюдно, нанес невосполнимую душевную и физическую травму.
— Да ты что? — удивился друг. — А ты его бил?
— Пальцем не трогал. Да и видеть меня никто не мог, даже с улицы.
— А тогда кто же?
— Некто Артакуни и Вахрушев. Знаешь таких?
Мишка напряг мозг, но никого вспомнить не смог.
— А это, между прочим, наши с тобой рабочие. Как ты можешь не знать своих рабочих? — съехидничал я на манер дознавателя.
Мишка лишь отмахнулся от глупого замечания. Но он достал из кармана записную книжку, карандаш и записал фамилии свидетелей. Затем вырвал страницу и спешно вышел вон из комнаты.
Минут через пять появился снова, расслабленно упал в кресло.
— Все, — сказал он, угрожающе щелкнув костяшками пальцев. — Истомин найдет их и побеседует, как следует. Выяснит, кто за ними стоит и сколько им заплатили.