Потом я отослал написанное в одно из крупных издательств, где мой текст успешно зарубили. Отказали в печати, побоявшись кары цензурного надзора. Я не стал с ними спорить и что-то доказывать, а просто отослал статью в газету поменьше, которая не чуралась изредкими провокационными выпадами. И уж там-то ее приняли на ура, поместили на третью полосу, запустили в печать и… И тут цензурный надзор выступил со всей своей беспощадностью и конфисковал весь тираж. Редакция, видимо уже привыкшая к подобным действиям, особо не сопротивлялась, безропотно отдала все, утаила лишь несколько сотен экземпляров. Узнав это, я расстроился. Казалось, что все мои труды пропали даром и теперь мне придется заново искать издателя, способного напечатать мою статью, или еще хуже напечататься в подпольной газете. Но это оказалось не так. Через несколько дней после случившегося я узнал, что один экземпляр газеты из уцелевшей партии конфискованного тиража продается из-под полы за сумасшедшие для такого издания цену в пять рублей. И что интересно, ведь покупали! Покупали и зачитывали газету до дыр! Передавали из рук в руки, тайно обсуждали. А редакция, судя по всему, таким образом сумела избежать убытков и даже немного заработать. А имя Жириновский В. В. впервые заявило о себе массовой публике.
С момента покушения на мою персону прошло две недели. Швы с моей раны давно уже сняли, и я чувствовал себя превосходно. Каждое утро я разминался и тренировался в личном спортзале и лупцевал грушу. Марина Степановна все еще находилась у меня в гостях и совершала ежедневные променады по местным магазинам. Изредка я составлял ей компанию, провожал на извозчике до центра города и прогуливался с ней вдоль Невы туда-сюда, беззаботно болтая на разные темы. Бывало, приглашал ее в рестораны, театры, да в синематограф. Ей все нравилось, от всего она была в восторге. Оно и понятно, Москва хоть и большой город, но столица все же есть столица. Здесь всегда все самое новое и всегда самые последние соблазны. Девка, вырвавшись на свободу, отрывалась по полной — тратила папкины деньги с бешеной скоростью. Здесь же она купила себе последнюю модель граммофона и кучу пластинок. И среди кипы хрупких шеллаковых дисков был один с моей «Горочкой», что меня очень сильно позабавило. Исполнение песни у неизвестной певицы было уже очень далеким от оригинала и потому, сказав презрительное «фи», вечером того же дня под бутылочку крымского ароматного вина и басовитую американскую гитару, я исполнил для моей гостьи оригинальную версию песни. И Марина Степановна нашла мое исполнение куда лучшим, нежели версия на патефонной пластинке. А потом, под хорошее настроение, я сыграл ей еще несколько произведений что смог вспомнить, и она пришла в восторг от новых необычных песен. Ну а потом была еще одна бутылочка вина, снова песни, рассказы и… И все…, дальше песен хором под гитару у нас не пошло, Марина на раз пресекала все мои попытки сближения. И я, получив несколько раз мягкий, но категорический отказ, сдался, махнул на интим рукой. Не хочет, ну и не надо… На ней свет клином не сошелся.
Как-то летом по утру ко мне домой заявился Семен Истомин. Прогромыхал своей тростью по паркету до комнаты, где я занимался каратэ, да и грохнулся облегченно на крепкий стул. Следом за ним настороженно вошел Василий Орленок, который стал начальником охраны, а за Орленком вкатился Валентин, сверкая широкой улыбкой со свежевставленными золотыми зубами. Василий удивленно осмотрелся вокруг, подивился хитрым станкам с тяжелыми противовесами и восторженно заценил мой последний мощный маваши по массивной груше.
— Здравствуйте, Василий Иванович, — кивнул мне со стула Семен.
— Привет, Семен, привет Василий, Валентин — кивнул я в ответ, заканчивая тренировку и отходя от груши. Весь в поту, с голым торсом и в специально пошитых для занятия спортом трико. Наскоро утерев лицо и тело полотенцем, накинул на себя исподнюю рубаху, дабы не смущать своих парней свежим красным рубцом на пузе.
— Что-то случилось на производстве? — спросил я, когда с каждым поздоровался за руку.