Мендельсон отрицательно мотнул головой.
— Нет, что вы, Василий Иванович, я ни в коем разе не пошел на попятную. Просто, Михаил Дмитриевич лично просил меня без него разборки не наводить. Он сказал, что сам хочет поехать на «стрелку».
Я ухмыльнулся. Конечно же, значения этого слова в этой эпохе никто не знал, что, однако ж, не мешало людям интуитивно догадываться. И иногда слова и фразы из будущего здесь приживались. Вот, например, как сейчас.
— Яков Андреич, — упрекнул я юриста, — не повторяйте дурные слова за Козинцевым. Вам это не идет, да и вообще, не стоит портить великий и могучий всяким мусором.
Мендельсон мелко закивал, соглашаясь, но, видно было по роже, что моему совету он не последует. И в качестве доказательства моей догадки, он присел на поднятый стул, облокотился локтями о край стола и вкрадчиво спросил:
— Василий Иванович, может вы мне скажете, что значить «трахнуть»?
Я поперхнулся горячим чаем, что отпивал из кружки, обжегся, пролил на крахмальные сорочку несколько капель, безнадежно ее испачкав. С неудовольствием посмотрел на юриста.
— Что за вопрос такой, Яков Андреич? — спросил я у него с раздражением.
— Нет, я, конечно понимаю, что трахнуть — это ударить, но Сергей Сергеич мне рассказал как его огрела поленом кузина и обещала еще им же трахнуть Михаила Дмитриевича. Но вы тогда засмеялись, и тогда он понял, что вы подразумеваете под этим словом что-то другое. Мы с Сергей Сергеичем долго подбирали варианты, что же это могло значить, но так ни к чему и не пришли. Вот и решил я у вас спросить, а то мы поспорили на десять рублей, чей вариант вернее. Может, скажете?
— И какие же варианты были? — с интересом спросил я.
— Ну, «ударить» уже не катит, — уверенно стал рассуждать он, снова вставив измененное словечко из будущего. — Может «уронить»? Нет? «Кинуть»? А что же?
Я сидел и с улыбкой смотрел на жаждущего откровения Мендельсона. Он беспрестанно поправлял сползающие с носа очки и как преданный щенок заглядывал мне в глаза. И тогда я объяснил ему значение этой фразы одним емким словом, прошедшим сквозь века, у которого не может быть иного толкования. Мендельсон задумался, усваивая новый смысл, а затем высказался многозначительно:
— Да, это тогда все объясняет. Действительно получилось смешно.
Он поднялся со стула, расправил плечи.
— Пойду, Сергей Сергеичу расскажу, посмеемся вместе.
— И кто же червонец выиграл? — с усмешкой спросил я.
— Выходит что никто. Ничья, — искренне огорчился Мендельсон. — Ладно, поеду я. До свидания, Василий Иванович.
Мы пожали друг другу руки и юрист ушел.
На следующий день я встретился в здании НИОКРа с Поповым. Под исследовательский отдел мы выделили как раз то здание с гнилыми полами. Полы постелили досками заново, само здание подремонтировали, облагородили. Прилегающую территорию обнесли забором.
— Ну, что, Сергей Сергеич, как у нас проходит внедрение в производство наших изобретений? — поинтересовался я делами, после того, как мы прошли к нему в кабинет. — Слышал «молния» тяжело дается?
Попов огорченно махнул рукой.
— Вообще не дается. Не понимаю, как англичане ее вообще сделали фабричным способом? Вручную мы, конечно, изготовили несколько штук и отдали их на патентование, но вот как к станкам ее приладить — ума не приложу. Мы с Валентином каждый день различные варианты обдумываем.
— Жаль, — поддержал я разочарование Попова. И попытался ему подсказать, что сам читал когда-то. — Я слышал, что англичане эту застежку из широкой проволоки делали. Или из латунной ленты.
— Думали уже, — выдохнул Попов. — Это будет самым лучшим вариантом производства. Но, мы пока не можем даже представить, как это будет происходить. Как будет происходить насечка проволоки и обжим ее на ткани… Как бегунок изготовить, тоже вопрос. Хотя, его-то можно и вручную собирать. Сложно все.
— А с бабочкой и кнопкой как дела?
Тут Попов повеселел.
— С бабочкой просто. Ничего сложного там нет, только пришлось долго искать металл с нужными характеристиками. Рубить бабочку будем на простом прессе, а потом гнуть вручную…