Посетитель возмущенно хватанул воздух ртом, но я не дал ему и слова вставить, безжалостно продолжил монолог, сам не заметив, как стал жестко, с каждым вылетавшим из моего рта словом, тыкать указательным пальцем в пухлую, облаченную в заграничный костюм, грудь:
— Хочу вам еще раз напомнить, что на своем заводе я сам себе хозяин, и я не привык получать от кого-либо указаний. Я сам себе голова и сам решаю, что мне делать, а что не делать. Вы здесь для того чтобы ставить мне условия, но я вот что я вам на это скажу… Я не приемлю, когда мне ставят условия, я терпеть не могу когда меня поучают совершенно чужие люди. Да, я иду навстречу своим работникам — поднимаю им зарплату и сокращаю рабочий день, потому что мне не нравится когда они умирают за станками. Я не желаю видеть, как нищенствуют их семьи, я не терплю беззакония, творимые бесчестными производителями. И я рад, что на моем предприятии простые рабочие получают хорошие деньги и могут себе позволить то, чего не могут позволить себе ваши рабочие. И я не позволю, кому бы то ни было вмешиваться в мои отношения с подчиненными. И мне глубоко наплевать на то, что от меня хотят совершенно посторонние мне люди. Так вашим хозяевам и передайте. Я понятно выразился?
Он стоял несколько долгих мгновений, держась за то место куда я безжалостно тыкал пальцем, переваривал доселе немыслимое. Наконец опомнился, осознал, что ему тут я наговорил и пошел бурыми пятнами, закипая.
— Послушайте, вы! — гневно выпалил он, набычившись. — Никто не смеет так со мной разговаривать! Я хоть и не дворянин, а все ж не последний человек в Петербурге. Идиот! Перестаньте раскачивать лодку — она перевернется! Мы еле уняли этих оборванцев и это все из-за вас! Не ввели бы вы восьмичасовой рабочий день на своем предприятии и нечего бы не случилось! Зачем нужно было так делать? Какая в этом была необходимость?
Последние слова он почти выкрикнул мне в лицо. И я ему, заведясь, тоже почти криком и отчаянно жестикулируя ответил:
— А вы стачек хотите, да? Вы хотите, чтобы вас рабочие на вилы подняли, да? Так подождите еще немного, и терпение у ваших рабочих кончится, и вы как миленькие пойдете у них на поводу. И восьмичасовой рабочий день введете и расценки повысите. А потом будете мне завидовать, будете завидовать спокойствию на моих заводах. А может, вы хотите профсоюзов? Так вы их скоро получите!
— Не говорите чепухи! — проорал он мне в ответ. А по глазам было видно, что он очень хочет схватить меня за грудки. — Какие профсоюзы? О чем вы? Да мы сделаем с рабочими все, что захотим. В бараний рог их свернем. А вы и ваша дурость лишь все портите. Немедленно прекращайте ваши заигрывания с рабочими. Слышите? Пока не поздно! А не то мы вас силой…!
— Вы меня? — заорал я на него и схватил его за лацкан пиджака. Крепко дернул, так что нити затрещали, а у посетителя щеки пошли волнами. — Уже вчера было поздно! Вы понимаете? Это уже не остановить! И в ваших же интересах пойти навстречу рабочим и облегчить им жизнь. Пока вы можете, создайте свой профсоюз и встаньте в его главе. Прислушайтесь к своим рабочим!
Он дернулся, безуспешно попытавшись освободиться от хватки, потом вцепился в мою руку, попытавшись оторвать ее от лацкана. Он пыхтел, краснел, сопел, покрывался пятнами. О том, чтобы казаться презентабельным и речи уже не велось.
— Отпустите меня! Немедленно! — возопил он, но меня уже понесло. Этот пухлый боров меня взбесил. Еще чуть-чуть и я готов был ему врезать. — Отпусти-ите! — перешел он вдруг на фальцет, когда он заглянул в мои глаза, и я ослабил хватку. Толстяк прянул в сторону, рефлекторно закрылся от меня руками. Он испугался.
Как-то неожиданно для меня все это произошло. Не в моей натуре так терять над собой контроль, но этот сноб, который пришел ставить мне условия, по-настоящему вывел меня. Еще немного и не обошлось бы без крови. Мое состояние почувствовал и мой посетитель. Сторонкой-сторонкой он обошел меня, затравленно следя за моими движениями и, едва оказался рядом с дверью, что есть прыти рванул вон из комнаты.
— Портфель забыл, придурок! — проорал я вслед и отправил чужое имущество вслед хозяину. Портфель ударил пухлого по спине, придав ему дополнительное ускорение и упал, рассыпав по грязному полу исписанные бумаги. Туда же вслед по витиеватой траектории полетел и дорогой цилиндр.
Охранник Фрол, что видел бегство богатея, озарился злорадной щербатой улыбкой и проводил дорого гостя матерной прибауткой, а Иван Фомич — наш пожилой вахтер, спал с лица, незаметно утонул в тени угла и мелко-мелко перекрестился. Произошедшее для него было из ряда вон выходящим.