— Дед со всеми в контакте.
— Ну вот и дошли. Не прошло и полгода. — Адашев вынул из кармана кличи и, отперев замок, открыл дверь своей квартиры. — Заходи!
— Нет, Гурский, — вешая куртку на вешалку, устало переводил дыхание Петр, — пункт этот твой однозначно разнести надо.
— Вот курить бросать, это надо точно. А его и так закроют. От них же сколько народу стонет — и коммунальщики, и железная дорога, и связисты.
— Ага… Жди. Скорее ты на этой лестнице сдохнешь.
— Дума же вроде постановление какое-то приняла. Хотя, конечно…
— За этим такие бабки стоят, они любое постановление твое замотают. А вот был бы ты «путевый пацан», я бы тебе пластида грам-мульку подкинул, и, глядишь, в твоей «чисто конкретной» парадной лифт бы и ходил.
— А остальные?
— Вот… — Волков ткнул указательным пальцем в Гурского. — Вот в этом и есть корень всех бед русского человека: «Все или ничего». И если человечество скопом согреть не получается, то, выходит дело, и на заднице собственных порток дырку зашивать смысла нет.
— Ладно, ты, Бойль-Мариотт, — Гурский уже хозяйничал на кухне, — ты так в этой сбруе своей ходить и будешь? Братика-то с сестричкой специально, что ли, запугивал? Они все глаза таращили. Мог бы куртку и не снимать.
— Да? А я и забываю о ней. Привык, не замечаю, — Петр снял плечевую кобуру и повесил ее на спинку кухонного стула. — Ну давай, где у тебя картошка?
— Вон там.
— А вот в моем дворе такого пункта приема нет. А жалко…
— Так у тебя и лифта нет.
— Роли не играет. В соседних домах есть.
— Тоже, выходит, за человечество радеешь?
— А что ж я — не русский человек? Только вот чтобы именно в моем собственном дворе был. А так… Всех не перевешаешь.
— Ладно. Когда готовишь, надо о еде думать и любить ее всей душой. Иначе вкусно не получится. Давай-ка по граммульке для вдохновения.
— А давай.
Гурский взял два широких стакана, достал из холодильника початую литровую бутылку водки и плеснул в стаканы.
— А на зубок?
— Момент. — Гурский достал из пакета маленький помидор, ополоснул под краном, разрезал на блюдце пополам и, посолив, плюхнул на каждую половинку немножко майонеза. — За победу!
— За нашу победу.
Они выпили и закусили.
Затем Александр взял большую миску и положил в нее, освободив от упаковки, затвердевшее масло. Поставил миску на батарею.
— Вымой помидорки и зелень, вот эту нарежь как можно мельче.
— И укроп, и петрушку?
— Все вместе, только очень мелко, — Гурский положил на большую дубовую разделочную доску оттаявшую горбушу, широким ножом отсек у нее голову и хвост, уложил в пластиковый пакет и убрал в морозилку, на супчик.
Затем он взрезал рыбине брюхо, вынул внутренности и вычистил черные пленки.
— Смотри-ка ты, угадал, баба попалась… — Он отделил икру, положил в мисочку и накрыл крышкой. — Это мы потом засолим.
— А как ты рыбью бабу от мужика по виду различаешь?
— У них все как у людей, Петя, все как у людей. У бабы морда такая… более тупая.
Разговаривая, Гурский привычно, ловкими движениями надрезал спинку тушки вдоль хребта, отделил мясо от костей, вынул ребрышки и выкинул их вместе с позвоночником; сложил оставшиеся половинки рыбы вместе шкуркой наружу и нарезал их на порционные куски шириной с ладонь; достал из холодильника три яйца, разбил в миску, взболтал вилкой и отставил в сторону; рядом поставил еще две миски, в одну из которых насыпал муку, а в другую панировочные сухари; посолил куски рыбы; взял с батареи чашку, размял масло, всыпал в него нарезанную зелень и перемешал до получения однородной массы.
— Ну вот… Как там у нас с картошкой?
— Тип-топ.
— Давай ставь на огонь. И укропчика еще для нее настрогай.
Гурский взял кусок рыбы, ровным слоем уложил на его внутреннюю сторону зеленую пастообразную массу и накрыл сверху второй половиной. Обмакнул в яйцо, обвалял сначала в сухарях, потом в муке. То же проделал со всеми остальными порциями, бережно укладывая их на небольшое блюдо.
Затем он сложил в мойку все миски, нож, разделочную доску и быстро все вымыл.
— Ну что? Еще по одной?
— Нет, — Петр покачал головой, — подождем, пожалуй. Что-то у тебя уж больно навороченное получается.
— Все очень просто и логично, у кого мозги головные есть. И если руки не из жопы — занимает шесть секунд. А я хлопну маненько.
— Хочется оценить, пока вкусовые сосочки на языке водкой не скукожены.
— Как знаешь…
Чуть позже Адашев-Гурский поставил на стол две большие плоские тарелки, положил на каждую по куску золотистой, подрумянившейся и истекающей соком жареной рыбы, добавил вареной картошки, обильно полив ее маслом со сковороды, плеснул —в стаканы водки и сказал: