— Идем, — Волков встал с дивана. — А люстру эту, говоришь, подключить даже и не пробовали?
— Не-а, Здесь же и так света хватает. Бра вон у дивана, с двух сторон. Торшер. Я же говорю, отец ее просто так повесил. Сидит, бывало, и смотрит на нее, и выражение лица такое… ну, как у ребенка, честное слово. Я даже расстроилась, когда приехала. Что же это, думаю, он в детство впадает, что ли?
— Он без тебя купил?
— Ну да. Но потом вижу — все в порядке, до маразма еще далеко. Просто… он же и антиквариат любил не за то, что он дорого стоит, а за то, что красиво. Ведь когда лет сто назад кто-то графин какой-нибудь выдувал, он же не думал, что антикварную вещь делает, правда? Вот и люстра эта.
— Ну, в общем-то…
— Да ладно тебе. Мне она тоже дикой кажется. Но отцу иной раз еще и не такое нравилось. Пускай висит. Потом, может, подарю кому-нибудь. Тебе, например. Хочешь?
— Спасибо, конечно, но…
— Ага, струсил?
Они оделись, вышли из квартиры и, заперев дверь, стали спускаться по лестнице.
— А зачем ты в офис ездил? Ты же знал, что Виктора там нет.
— Потому и поехал. Он бы со мной разговаривать не стал и вообще спровадил бы. А так…
— Что?
— Да я и сам толком не знал, чего хотел. Но осмотреться-то надо? Поговорить, если. повезет, с кем-нибудь.
— Повезло?
— Весьма. С Шамилем коньяк пил.
— Да-а? А он какой? Я же его даже и не видела ни разу.
— Бандит как бандит.
— Это как?
— Как с картинки из учебника.
— Руки-крюки, морда ящиком?
— Ну да. Кулаки по пуду, щетина, перегар. Вы себе там так бандитов представляете?
— А что, нет перегара?
— От него пострашней, от него. бабками пахнет.
— Да шучу я. Я же не дурочка.
— Да Бог вас всех знает в ваших заграницах. Твердят про русскую мафию, а сами не то что еврея от чечена, нормальную тему от кидалова отличить не могут. Грязные деньги у них там, видите ли, отмывают… А вы что, спрашивается, когда деньги эти вам сливают, запаха не чувствуете?
— А чем они пахнут?
— Чем… — вздохнув, пожал плечами Петр и вдруг, сделав зверскую рожу, прорычал прямо в лицо Ирине жутким голосом: — Кр-ровищей!
Ирина отшатнулась. Волков расхохотался и открыл дверь парадной, пропуская ее вперед.
— Дурак! Вот дурак-то…
— Па-ардончик.
Волков вышел из парадной вслед за Ириной, и не успела еще захлопнуться за ними притянутая пружиной дверь, как, ухватив периферийным зрением в окружающем пространстве что-то неправильное, движимый звериным чутьем, он швырнул левой рукой Ирину на землю и, разворачиваясь направо, стал падать на нее спиной, одновременно выхватывая из кобуры пистолет.
Все происходящее он видел будто бы со стороны, снятое рапидом, сознание предельно отчетливо фиксировало мельчайшую деталь происходящего, но… медленно! Слишком медленно он падал, закрывая собой Ирину, и рука его, обхватившая теплую шероховатую рукоять, медленно, как во сне, выползала из-под распахнутой куртки.
В проезжей части подворотни, отделенной от двери в парадную решеткой, идущей от квадратной колонны к стене, в нескольких метрах от себя он видел громадный черный мотоцикл. Сидящий на нем человек был одет в черные джинсы, заправленные в высокие черные сапоги, черную кожаную куртку и черный шлем с опущенным забралом из черного пластика.
В правой руке мотоциклист держал пистолет с навинченным на ствол длинным и толстым глушителем. Когда оружие, глухо бумкая и металлически лязгая затвором, дважды дернулось, Волков еще продолжал падать, и его рука с пистолетом едва успела пройти половину пути от наплечной кобуры до оперативного простора.
Мотоцикл басовито, с чуть шелестящим свистом взвыл и сорвался с места, метнув-шись в глубину двора.
Наконец Петр распрямил руку и, опираясь левым локтем о заледеневший асфальт, дважды выстрелил через решетку в удаляющийся силуэт, разочарованно сознавая, что пули ложатся в высокую, чуть ли не с подголовником, спинку сиденья.