Наконец Адашев проснулся оттого, что машина стояла.
— Пошли, — Константин открыл дверь кабины. — Горячего поедим.
— А где это мы? — Александр поднял голову и открыл глаза — за окном была ночь.
— Циммермановка.
— Как-как?
— Циммермановка. Тут кормят ничего. «Господи, — помотал он головой, выбираясь из кабины. — Де-Кастри, Циммермановка в низовьях Амура…»
Они поднялись на низенькое крыльцо, над которым была вывеска «Кафе», и вошли в небольшое помещение (дом — не дом, вагончик — не вагончик, короче, какая-то модульная конструкция), где было неожиданно чисто, светло и уютно. На столах лежали клетчатые скатерти.
— Ты борщ будешь? — обернулся от окошка раздачи к Гурскому Константин.
— И борщ тоже. Давай я заплачу.
— Да сиди ты…
— Стаканы захвати.
— А то…
Они сели за стол, разлили по стаканам водку, выпили и стали закусывать дымящимся, густым, по-домашнему вкусным борщом.
— А все-таки я водку не люблю, — поморщился Константин.
— Кто ж ее любит. Но ведь надо, иначе никак.
— Я к вину привык. У нас знаешь какое вино? М-м…
— А это где?
— В Молдавии. Гагаузы мы.
— И чего это тебя сюда занесло?
— Ай!.. — махнул Костя рукой. — А тебя?
— Я по делу.
— Надолго в Николаевск?
— Нет. Мне бы вообще-то сразу и обратно.
— Ну, могу и назад прихватить. Только я оттуда на Хабару махну. Тебе это как?
— Еще и лучше. Добьем?
— А что на нее, смотреть, что ли? Наливай.
Они выпили и перешли к пельменям.
— Сколько нам еще ехать? — Александр обмакнул пельмень в кетчуп.
— К утру будем.
Гурский доел, закурил сигарету, встал из-за стола и подошел к висящему на стене маленькому электрическому отопителю, который гнал горячий воздух. Так и есть — японский.
— Чисто и светло, — сказал он, возвращаясь за стол.
— Чего?
— Да так. Хорошо, говорю.
Глава 36
И вновь Гурский проснулся оттого, что кабину перестало качать. Он потянулся за сигаретами. За окном кабины по-прежнему было темно. Машина стояла на обочине. Константин барабанил пальцами по баранке.
— Что случилось? — Александр открыл бутылку минералки, сделал несколько глотков и протянул водителю. — Приехали?
— Почти. Это Константиновка. Николаевск на той стороне.
— Ну?
— Да вон, знак висит. Пять тонн.
— И что?
— А у нас — шесть с половиной.
— Лед не выдержит?
— Да что лед… Менты не пустят. — У меня же в накладных вес товара указан. И сколько сам «зилок» тянет, они знают.
— А где менты-то?
— Там дальше, у съезда с берега. Переправа вешками размечена. Они и стоят. На этом берегу и на том.
— Слушай, Костя, спасибо тебе, может, я дальше пешком пойду? На тот берег. Схожу и вернусь. А ты здесь разгрузиться не можешь, хотя бы частично? До того берега далеко? — спросонья Гурский не мог сразу сосредоточиться, мысли разбегались.
— По вешкам через лиман — километров десять. По льду. Иди.
— Сколько?
— Это же Амур. Устье. Тут в русско-японскую наша эскадра спряталась, целиком, и япошки не нашли.
— Эскадра в речке?
— Речка… И япошки так думали. А тут глубина — бездна. Подводные лодки ходят. Черт! Ведь сказали же, что переправа открыта. Кто ж знал, что лед еще слабый…
— Что ж у тебя начальство-то… Могли бы и уточнить, прежде чем посылать.
— Да какое… Моя это машина, собственная. И человек там, — Константин кивнул куда-то вперед, — деньги мне вперед дал. Я лично ему довезти это все должен. А, ладно! Знаю я тут…
Константин врубил передачу, машина дернулась, поползла вперед, проехала еще какое-то расстояние по дороге и, не доезжая до милицейского поста, съехала с нее налево.
Гурский мог видеть в темноте только небольшое, выхваченное светом фар пространство прямо перед капотом, но разглядел, что они съехали на лед и, судя по излому поросшей лесом береговой линии слева, пересекают какую-то бухточку.
Под ложечкой непроизвольно что-то сжалось.
Наконец, задрав капот, грузовик вскарабкался на берег и подрулил к какой— то котельной. Остановился.
— Я сейчас, — Костя выбрался из кабины.
Гурский взглянул на часы — восемь. Он тоже вышел из машины и сделал несколько шагов, разминая затекшие мышцы. Осмотрелся. В скудном свете бледного рассвета слева вздымались белые, поросшие редким черным лесом сопки, справа простиралась бело-серая равнина скованного льдом Амура. Где-то далеко, на том берегу, мелькали россыпи огоньков.
Не было в этом пейзаже ни красок, ни тепла. Не было в нем места живому человеку, не подразумевалось. По крайней мере, на первый взгляд. Даже построенные человеческими руками здания котельной и еще какого-то производственного корпуса нисколько не оживляли ландшафт, а делали его еще тоскливее.