— Ну и чего ты стоишь, как дурак? Поехали завтракать. Пенделок несчастный.
Волков завел машину, Гурский сел справа от него, а Лазарский расположился на заднем сиденьи.
— Слушай, он тебя Волчарой назвал, — сказал Гурский Петру. — Вы что, знакомы?
— Одну землю вместе пасли. Операми. Но это еще когда было… Документы, по нынешним временам, носить с собой надо, Саша. Он, тебя по компьютеру-то пробил с моих слов, но бабки все равно взял. Вон, Лазарик заплатил.
— А что же, он мне говорит, что за ложный вызов, мол, платить бы надо. Мы и заплатили…
— Так это он тебе обозначил. А деньги взял от меня. Еще хорошо, что этот сказал, дескать, выпивали, подрались. С кем не бывает?
— Со мной.
— А вот эту правду свою ты бы в «Крестах» братве рассказывал, если б мы сейчас вот здесь мою неправду не втерли. Человеку надо суть дела излагать так, чтобы ему доступно было. Аккуратнее надо с правдой, скрупулезнее. Могут не понять.
Волков развернулся и покатил, разбрызгивая широкими колесами ноябрьское дорожное «сало».
— А куда мы, собственно, едем? — взглянул за окно Гурский.
— Ну не в Бруклин же. Из нас троих я здесь ближе всех живу. Я, правда, гостей не ждал, но… короче, дело у меня в двенадцать недалеко от дома, надо бы хоть немного поспать. Встреча с клиентом. Чушь какая-то, по-моему. Но Дед попросил. Короче, приезжаем, досыпаем, все остальное потом.
— Завтрак с меня, — раздался голос с заднего сиденья.
— Мне, пожалуйста, лобстера с белым вином, — сказал Волков, не оборачиваясь.
— А мне касуле в горшочке, бургундское, непременно урожая тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, и чтобы в глиняном кувшине. Люблю кухню юга Франции.
— А не тяжеловато будет для завтрака? — засомневался Лазарский.
— Не переживай, — успокоил Петр. — Что рашэн — гут, дойче капут.
Глава 7
Анемичное осеннее петербургское утро, кое-как собравшись с силами, заявило наконец о себе, когда, вздремнув и приведя себя в порядок, вся компания собралась на кухне волковской квартиры.
Лазарский сидел на табурете, уставясь пустым взглядом в пространство, и вздрагивал всем телом при каждом ударе собственного сердца. Странные и необъяснимые с точки зрения обыденного сознания ощущения возникают иной раз с похмелья у человека пьющего: у кого-то мозги мурашками покрываются, у кого-то зубы в жару мерзнут.
— Ну? Ты как? — спросил Гурский Михаила.
— Саша… — тот приоткрыл рот, глубоко вдохнул и шумно выдохнул, повинуясь неудержимому желанию «проветрить губы». — Ты же умный человек.
— Ясно.
— Ну что… — сказал Волков. — У меня сейчас встреча по делу. Это у Сытного рынка, здесь рядом, там такой ресторанчик — «Тбилиси», мне там клиентка встречу назначила. Поехали?
— Завтрак с меня, — оживился Михаил. — А там хаш дают?
— Петь, — сказал Гурский Волкову, — а потом этого в клинику закинем?
— Может, проще пристрелить?
— У него родители старенькие, сын родился от американской жены. Ведь заменяют высшую меру пожизненной каторгой? Вот пусть он ее в Бруклине и отбывает.
— А ты, Адашев, садист. Я всегда замечал.
— Да посмотри на него, разве он достоин легкой смерти? Пусть помучается.
— Встали и поехали.
В этот час маленький ресторанчик был совершенно пуст, лишь за одним столиком сидел пожилой небритый азербайджанец и ел из глубокой тарелки что-то жидкое и дымящееся.
Они заняли столик в углу зала, и Лазарский нетерпеливым жестом подозвал молоденькую официантку.
— Девушка, у вас хаш есть?
— Нет, извините.
— А что же вы утром подаете? Лобстеров?
— Чанахи, пожалуйста, чахохбили, сациви, хинкали, толма. И бастурма, и шашлык, конечно.
— Утром?
— Ну…
— Где у вас кухня? Можно? Ребята, вы заказывайте, я сейчас.
— Погоди, — остановил его Гурский. — Девушка, вы лучше меня на кухню проводите, а этому дайте пока сто граммов водки и сырое яйцо. Он у нас желудочник. Петь, когда твоя клиентка подойдет, ты решай свои вопросы, а я пока микстуру для больного сделаю, ладно? Да! Мне закажите два яйца всмяточку и чаю с лимоном.
Официантка показала Александру, как пройти на кухню, и пошла к бару осуществлять заказ для «желудочника».
— На кухне сидел молоденький белобрысый парень в белом фартуке и читал журнал.
— Гамарджоба, бичо, — сказал Гурский. Парень поднял голову:
— Все в зале.