В силу этого обстоятельства возле данных объектов постоянно присутствовала вконец вымотанная сотрудница выставки, держа ситуацию под неусыпным контролем.
«Да, — рассудил Гурский, — попробуй только сунуться. Такой шкандаль подымется моментально…»
Он вышел из зала, благодарно кивнул кассиру и, протиснувшись мимо стола, вошел в большое пустое помещение с ящиками, на которых лежали его вещи.
— А я вам объясняю — нельзя к Моисею вплотную подходить, — говорил стоящий у окна мужчина лет тридцати пяти весьма корпулентной даме в распахнутой шубе.
Дама принадлежала к тому клану, каждый представитель которого, вне зависимости от широты и долготы местонахождения на территории необъятной нашей России, неизменно и свято чтит внешние признаки принадлежности к сообществу: очень много золота на шее, на руках и в ушах; избыточный вес; меха или дорогая кожа (варьируется в зависимости от сезона), но непременно до пят; громоздкая прическа.
— Он у нас и так еле стоит, понимаете? — продолжал втолковывать мужчина. — Очень хочется — сфотографируйтесь с этой стороны ленточки на его фоне, он же крупный, все очень хорошо получится. Ну зачем вам к нему вплотную?
— Да какой крупный? Он крупный? Если я спереди встану, то его загорожу, его и видно-то не будет. А я вот так хотела бы, как будто под ручку.
— Я же вам говорю…
— Да как будто, как будто бы!.. Не буду я его трогать.
— Ну зачем вам с ним под ручку? Вы, его что, лично знали? Родственник он ваш?;
— Ой, я прямо не знаю!.. Мужчина, ну что с вами разговаривать!.. Кто у вас тут вообще самый главный на выставке?
— Я.
— А над вами начальство есть?
— Есть.
— Где оно?
— В Санкт-Петербурге.
— Ой, я прямо не знаю!.. Я вот в Ерусалиме была, так там везде фотаться пускают. Вот там, где этот… Исус родился, там…
— Это в Вифлееме.
— Ну, в Вифлееме, да, я забыла, я и там была, я вообще везде была. А у вас и фигуры какие-то непохожие, я вот в Англии в Лондоне была, в музее мадам Тиссо, на этой улице, как ее…
— Бейкер-стрит.
— Не надо… я не дурочка, на Бейкер-стрит — Шерлок Холмс, а музей Тиссо…
— Тюссо.
— Ну какая разница, так там — вот так фигура, а рядом фотография, для сравнения. Что люди деньги не зря платят.
— Возле каждой фигуры?
— Георга Пятого, например… — негромко обронил Адашев-Гурский.
— Да, вот и товарищ в курсе, — обрадовалась поддержке дама. — И фотайся с кем хочешь, хоть в обнимку. И в Италии, там, где Тайная Вечеря, вы хоть были?
— Нет, — признался менеджер выставки.
— Ну вот, а я была. Знаете, как он, этот… который ее нарисовал…
— Леонардо да Винчи.
— Вот! Он ее по сырой штукатурке рисовал, а потом сушил, знаете как? Бочки со смолой поджигал и поднимал на веревках. Так и сушил.
— А копоть?
— Так протирал потом… — пожала она плечами. — Да! Так вот, в Вифлееме этом, прям там, где Исус родился, на этих, как они — не гусли, а…
— Ясли.
— Да. Там такое явление есть, я, правда, сама не видела, мне гид рассказывал, я там в отеле жила в пятизвездочном, у меня личный гид был, ну вот, там в один какой-то день, когда солнце заходит… или восходит, вот я не помню, короче, лучи вот так вот падают на эти ясли, и на них ярко так вспыхивает этот… ну как его… магендон!
— Что?
— Ну магендон, звезда такая еврейская. И все фотают, пожалуйста! Никто не запрещает.
— Все. Сдаюсь, — мужчина весело переглянулся с Гурским. — Пошли к Моисею. Вам можно, в виде исключения. Но только чтобы без рук.
— Ну что вы говорите, конечно, я просто так, как будто бы под ручку… — благодарно затараторила дама, подобрала, пробираясь мимо стола, полу шубы и все— таки смахнула широким рукавом на пол пачку билетов.
«И что делать? — думал Гурский. — К трубке не подойти, это ясно».
— А у вас всегда так много народу? — обратился он к кассиру.
— Последнее время много. Зарплату как раз выдали, да и реклама… Утром, правда, поменьше, а во второй половине — просто столпотворение, до самого закрытия. В выходные вообще очередь на лестнице стоит.
— Фу… — отдуваясь и отирая пот со лба, вернулся менеджер.
— Тяжеловато? — посочувствовал Александр.
— Да ну к черту… Сил моих больше нет.
— Ничего, Дмитрий Алексеич, — улыбнулась ему кассир. — Скоро домой.
— Да уж…
— А долго вы уже с этими, — Гурский кивнул в сторону зала, — катаетесь?
— Через неделю ровно четыре месяца.