Керечен засмеялся.
— Ну и каков же результат? — поинтересовался он.
— Август рассказывал, что объявление свое дело сделало. Августу тоже перепало кое-что.
— Ужасно! Что сказали бы французские офицеры, если бы нечто подобное творили в их стране иностранцы?
— Я и сам спрашивал об этом Августа, и он ответил, что в Париже можно обойтись и без объявления, там легкомысленных женщин хоть пруд пруди.
— Ну, а тебе-то какая от этого польза?
— Я подружился с Августом. Он начал продавать мне грязное офицерское белье, и даже не продавать, а отдавать даром, так как колчаковские деньги ему ни к чему… С тех пор я и торгую этим бельем. Тебе могу кое-что дать. Думаю, ты не обидишься.
— Нет, конечно. Белье мне действительно нужно.
— Ну так я тебе уже подготовил сверток, а внутрь положил несколько банок консервов и бутылку коньяку.
— Спасибо. Скажи, а ты не торгуешь с представителями других армий?
— Как же, конечно торгую… Интервенты крадут все, что им под руку попадет… Они растащили все склады. У англичан, например, ты можешь купить шерстяной плед, у американцев — консервированные ананасы и сигареты с опиумом, у белочехов — все, что пожелаешь: сапоги, ботинки, продовольствие. Итальянцы торгуют рыбными консервами. Они, пожалуй, беднее других. Что-то их уже не видно, не удрали ли они на родину?
— И что же они увозят с собой?
— Золото, драгоценности, старинные иконы. Девицы из богатых русских семейств дают по два кило золота за брачное свидетельство, по которому они могут выехать из страны. Ох, скольких же обманут эти иностранцы! Домчат их господа офицеры до Владивостока да и бросят там, а золотишко с собой увезут!
— А как ведут себя русские офицеры?
— Меня они не обижают, — ответил Ульрих. — Я человек маленький, чего мне с ними разговаривать? Денег у них, как правило, нет. Я заметил, что они не очень-то надеются на Колчака. А красных они просто боятся. Вчера я стал невольным свидетелем разговора моей хозяйки с одним офицером, поручиком. Из их слов я понял, что белые уже не верят в победу. Поручик рассказал, что новобранцы, которых посылают на фронт, дезертируют еще по дороге, а если попадают на фронт, то перебегают к красным…
От коньяка у Иштвана слегка закружилась голова. Поблагодарив Ульриха за угощение и подарки, он пошел домой.
Дед уже спал. Шура была в комнате одна. Иштван угостил ее коньяком, дал банку консервов. Когда Шура потушила лампу и легла в постель, он подошел к кровати, сел на краешек и поцеловал девушку в губы.
— Я очень люблю тебя, Шура, — прошептал Иштван.
— Я тебя тоже… Послушай меня, Иосиф, — Шура придвинулась к Иштвану. — У меня такое чувство, что я умру молодой… Что ты со мной делаешь? Боюсь, что, когда кончится эта война с белыми, ты уедешь к себе на родину, а меня оставишь…
— Я заберу тебя с собой, — решительно сказал Керечен.
— Но я не смогу оставить дедушку одного.
— А твоя сестра?
— Нет, на нее надежды мало.
— Почему?
— Она легкомысленная очень. Только мужчины у нее в голове. Подожди, она и тебе начнет голову морочить. Деда она не любит, пьет много, и муж ее тоже пьет…
На глазах у Шуры появились слезы. Иштван обнял ее, начал целовать. Шура отвечала на его поцелуи…
Они долго лежали молча, а затем Шура еле слышно спросила:
— Скажи, что мне делать, если у меня будет ребенок?
Керечен погладил ее по голове:
— Хорошо бы, но только не сейчас.
— Сыночка бы от тебя!
— Не надо об этом…
— Хорошо, не буду… Ты только люби меня!
— Я тебя люблю.
— А знаешь, что каменщики ревнуют меня к тебе?
— Не знаю…
— Они меня спрашивают, зачем я так подолгу разговариваю с «этим пленным», то есть с тобой… Упрекают, что я не найду себе ухажера из русских…
— И что же ты им говоришь?
— Говорю, что им нет никакого дела до того, с кем я разговариваю. С кем хочу, о тем и разговариваю…
— Гм…
— Что ты хмыкаешь, словно медведь? Иди ложись спать, завтра ведь на работу нужно. Спокойной ночи!
Едва Иштван ушел, проснулся дед и позвал ее.
— Я здесь, дедушка.
— Ну, тогда ладно… А то мне приснилось, что ты снова уехала в Екатеринбург к дяде Володе…
— Никуда я не уехала… Здесь я, рядом с вами, дедушка…
НЕБОЛЬШАЯ ПЕРЕДЫШКА
Бойцы так устали за день, что сразу же повалились спать. Бодрствовали лишь дозорные, которых выставили для охраны роты. Но в ту ночь ничего подозрительного они не заметили.