— Чего-то я тут не понимаю, — покачал головой. Имре Тамаш. — А что было бы, если б она с тобой поехала?
— Пришлось бы жениться на ней по нашим законам. Значит, повезло мне. Такой уж я удачливый человек. Родился я тринадцатого числа, тринадцатого же меня призвали в армию, тринадцатого попал в плен, тринадцатого навязал себе на шею эту женщину, и сегодня опять тринадцатое число. Я не суеверный, но посмеяться можно. Удача ко мне приходит тогда, когда я оказываюсь по шею в дерьме. Что ж, мне и это подходит…
Матросы парохода начали оживленную торговлю с военнопленными. Покупали на немецкие марки сапоги, одеяла, одежду, советские рубли и все, что им ни предлагали, лишь бы оно имело хоть какую-то ценность.
Тамаш отошел от Билека, тем более что пришло время обедать. Обед раздавали из больших котлов. Тамаш заглянул в котел. Рисовый суп с яблоками.
— Ну, этого я и пробовать не стану, — сказал он Керечену. — У меня от такой еды сразу морская болезнь начнется.
На другой день хорошая погода кончилась, налетела гроза. Пассажиры в испуге попрятались. На палубе остались одни матросы. Огромные волны обрушивались на палубу, пароходик страшно качало. Его совсем недавно приспособили для перевозки людей, помещения еще хранили затхлый запах. Дети плакали, женщины жаловались и ругались между собой. Некоторые из женщин молились, опустившись на колени. Мать успокаивала грудного младенца, который орал что было силы. Деревянные части парохода скрипели.
— О боже, неужели тонем!? — выкрикнул кто-то.
Буря постепенно улеглась. Открыли дверь. Светило солнце. Морская вода чисто вымыла палубу. Люди выбрались на воздух, и мгновенно была забыта буря, прекратились плач и крики. Все пели, шутили. Море сверкало в лучах солнца, словно и ему передалось хорошее настроение…
На третий день возникла в тумане пристань Свинемюнде. На песчаной косе, выдававшейся далеко в море, грелись на солнце отдыхающие. В море виднелось множество купающихся. Люди, с их маленькой жизнью, любовью, страданиями, самоотверженностью, счастьем… Чужие, незнакомые люди… Бескрайнее голубое летнее небо, безбрежное море, теплый щекочущий песок, очарование обнаженных молодых женских тел…
Перед пассажирами парохода, словно ужасающий призрак прошлого, на мгновение возникла картина: колючая проволока лагеря военнопленных. Они даже представить себе не могут, что им никогда не придется оказаться на свободе, купаться в море…
Сошли на берег, остановились на ночлег во временном лагере.
Керечен натянул на себя одеяло, но согреться не мог.
— Тебе холодно? — спросил Имре.
— Немного.
— Укроемся всем, что есть!
— Мы уже в Германии.
— Да. Все поближе к Венгрии.
Долго ворочались. Все здесь казалось странным. Немецкая речь звучит как-то не так, ничего не поймешь. На улицах — немецкие полицейские. На перекрестке нарисована огромная фигура полицейского, указывающего рукой в сторону пляжа. Приторно сладкие кушанья…
Как только транспорт прибыл на немецкую землю, офицеры повысили голос. Шесть лет плена не научили их человечности. Они снова почувствовали себя выше остальных, нашили знаки отличия, подтянулись, окаменели, с солдатами стали говорить сквозь зубы. Может быть, им удалось сохранить и записи о некоторых событиях? Списки заподозренных в коммунизме лиц они уж наверняка сохранили.
Пажита среди офицеров не было. Очевидно, уехал домой с предыдущим транспортом.
До Штеттина добирались поездом. Офицеры в вагонах первого класса, солдаты — четвертого. Видно, родина издалека раскрыла объятия сынам с золотыми нашивками на воротниках.
Вполне возможно, что на всем земном шаре люди нигде не путешествовали с такими неудобствами, как в четвертом классе старых немецких поездов. Кондуктору приходилось перебираться из одного вагона в другой по наружной стене, словно акробату. Перед самым Штеттином, когда поезд начал замедлять ход, два человека вылезли через окно на доску для кондуктора и оттуда спрыгнули на землю. Керечен подумал, что это, должно быть, товарищи, которые не хотят попасть в штеттинский лагерь для военнопленных, а оттуда — прямо в руки к Хорти.
Штеттинский лагерь охраняли жандармы. Тамаш подумал, что было бы романтично бежать отсюда с Тамарой, и, захватив с собой ценности, двигаться прямо к сердцу Германии. Он даже высмотрел для себя полицейского, который, безусловно, выпустил бы их за десять долларов…
В Штеттине они оставались недолго. Быстро, один за другим, последовали Пассау, Вена, Чот…