РОДИНА «ПРИВЕТСТВУЕТ» СВОИХ СЫНОВ
Венгрия…
Как странно, что тут все говорят по-венгерски. И так громко говорят. Почему в Венгрии разговаривают так громко?.. Мерзкий, неприветливый лагерь. Деревянные бараки, как в Сибири, с той лишь разницей, что, они не вкопаны в землю. Вернувшихся домой пленных охраняют венгерские жандармы.
— Что ж, Имре, — сказал Керечен, — теперь начнется то, чего еще не было.
— Знаю. Может, боишься?
— Ничуть. А все-таки лучше было бы с оружием в руках разговаривать с господами унтерами. Тогда они сразу поняли бы наш язык.
В бараках на стенах плакаты. На одном из них изображен Бела Кун. Подпись гласит: «Бела Кун, один из кровожадных вождей международного коммунизма».
С презрительной улыбкой смотрели друзья на глупые плакаты.
— Темнота здесь, Имре, — вздохнул Керечен. — Просветить их нужно… Для того мы и вернулись домой. Одна свечка дает мало света, но много маленьких свечей рассеют эту густую тьму.
— Маленькие свечки легче потушить.
— Правильно. Но зажгутся другие… А клопы уползают от света.
На кухне раздавали говяжий гуляш. К обеду каждому полагалось по стакану вина.
— Это нам благодарная родина отпускает за наши шестилетние страдания, — шепнул Керечен.
— Что же, выпьем с благодарностью.
Во время обеда жандармский унтер с острыми закрученными усами прохаживался между столов.
— Говорят, — шепнул на ухо Керечену сосед слева, — что этот унтер откармливает шесть свиней за счет пленных. И не только помоями, но и хлеб крадет.
— Ничего другого не крадет? — спросил Тамаш, услышавший шепот.
— Больше у нас красть нечего! — Незнакомец выразительно подмигнул.
На другой день состоялась месса. Лагерный епископ Задравец выступил с проповедью.
Если висящие в бараках плакаты свидетельствовали о высшей степени невежества, то можно сказать, что поток слов святого отца, пропитанный смертельным ядом, своей ограниченностью, ненавистью и угрозами оставил далеко позади тупость рисовавших плакаты. Кровожадный епископ, восхваляя Хорти, превратил крест сына плотника из Назарета в дубинку, в кнут, в виселицу. В его речи не было ни слова об идеях христианства. Словно никогда в жизни не читал он в Евангелии о всеобщей любви. Больше было похоже, что он копирует мстительного иудейского бога со всей его кровавой жестокостью. Его уста из-рыгали угрозы.
Вернувшиеся домой офицеры с тупым благоговением слушали слова епископа. Было очевидно, что они полностью согласны с ним и рады выразить ему свое одобрение. А ведь и среди офицеров были люди образованные, здравомыслящие, но среди волков они научились выть по-волчьи. А кто не хотел этому учиться, сжимал зубы.
Было воскресенье, день нерабочий. Сыщики не работали, они славили господа бога. На следующий день начался допрос пленных. Вопросов было много: где служил, где был, что делал, как попал в плен, привез ли домой дневник, что знаешь о красных? Кому удавалось, не возбудив подозрений, ответить, тот получал справку о демобилизации и проездной лист, чтобы ехать домой.
Здесь уже было не до патриотической болтовни. Ярость хищника Хорти проявлялась открыто. Сыщики его знали свое дело.
Дошла очередь до Имре Тамаша.
— Имя?
— Имре Тамаш.
— Имя матери?
— Розалия Надь.
— Религия?
Тамаш на секунду замолк, притворился, что не понимает.
— Говори! Онемел, что ли? Ты еврей?
— Я не еврей.
— Католик? Да? Дошли дальше! Где попал в плен?
— Под Коломыей, что на Буковине, в мае пятнадцатого года.
— В каком полку служил?
— В шестидесятом.
— В Красной Армии служил?
Тамаш ответил не сразу:
— Собственно, я…
— Говори! Опять онемел? Был красным или не был?
Керечен, стоявший сзади, вмешался:
— Простите, но Имре Тамаш туговато соображает.
— Ах так! — язвительно усмехнулся следователь. — В каком лагере ты находился в последний раз?
— В красноярском.
— А! В красноярском! Тогда ты многое должен знать. С кем ты был там знаком, болван?
Лицо Имре Тамаша от грубого оскорбления залилось краской. Руки сжались в кулаки. Он упрямо молчал, и следователь продолжал допрос:
— Ты знал в Красноярске подпоручика Йожефа Ковача? Что можешь о нем сказать?
— Не знал.
— А почему ты не побрился? Чтобы дураком выглядеть? Знаем мы эти трюки! Подозрителен ты мне… Этим типом я хочу еще заняться, — заявил следователь другим членам комиссии. — Отойди! Следующий!
— Иштван Керечен, пехотинец, шестидесятый пехотный полк, имя матери Эстер Гуйаш. В плен попал вместе с Имре Тамашем.