Полицейский помог Тамашу добраться до камеры.
— Ну ты, брат, силен как бык, — сказал ему по пути унтер. — Только с господином следователем шутки плохи.
Заключенные, столпившись вокруг, засыпали Тамаша вопросами.
— Иштван Керечен! — выкрикнул унтер. — Тебя вызывают.
— Ждут, гиены! — крикнул кто-то.
— Кто это сказал?! — заорал унтер.
— Далай-лама! — ответил тот же голос.
— Кто из вас далай-лама? Встать!
В ответ раздался лишь насмешливый хохот.
— Ведите его, унтер! И радуйтесь, что не вас ведут!
— Молчать!
Керечен потряс руку Имре:
— Молодец ты!
Унтер решил, что не стоит обострять положение, и поскорее ушел с Кереченом.
…В руках у Оливера свистела трость. На столе лежал кнут. Керечен остановился перед столом сыщика.
— Имя? — хмуро спросил Оливер.
— Иштван Керечен.
— Ты тоже большевистская падаль?
Керечен не ответил, и Оливер побагровел от ярости:
— Молчишь, негодяй? Хочешь, чтобы, я научил тебя почтительности?
Перед глазами Керечена стояло истерзанное лицо Имре. Жестоко его пытали. Теперь настал черед его, Керечена… Надо с ними как-то иначе, с этими скотами-хортистами, с этими палачами. Постарался успокоиться.
— Прошу покорно, господин старший инспектор, я ехал домой и был уверен, что со мной будут обращаться по-человечески. Нелегкое это дело — шесть лет на фронте, в плену! Столько страданий перенести! Вы здесь передо мной представляете родину, и это не может быть для меня безразличным…
— Ишь, каким образованным стал! Холоп!
Лицо Керечена не дрогнуло.
— Не для хвастовства говорю, — продолжал он, — но и я кое-чему учился. И нечего удивляться, что за столько лет пристало ко мне хоть немного культуры. Я настолько уважаю свою родину, что и от ее представителя жду, чтобы он говорил со мной культурно. Если желаете, могу продиктовать свои слова для записи в протокол, более того, у меня есть связи и я согласен обнародовать свое мнение в печати.
Оливер был поражен. Таким тоном с ним еще никто не говорил. Упоминание о печати ему не понравилось. «Правда, при курсе, взятом Хорти, печать помогала нам тянуть воз, но есть еще и подрывные газеты, например «Уйшаг», «Вилаг»[7]… «Эшт» тоже не заслуживает доверия. «Непсава»[8] продалась иудеям. Конечно, все это грязные жидовские листки, но печатаются в них иногда очень неприятные вещи», — подумал он.
— А у вас какая профессия? — спросил он чуть мягче, но подозрительно. Очень уж ему хотелось избить этого стоявшего перед ним умника.
— Электромонтер.
— Чиня электричество, научились так ловко языком трепать?
— Нет, прошу покорно, в школе.
— Что это за фамилия у вас? Вы не еврей?
— Это венгерская фамилия. Есть такая порода соколов-кереченов. В Венгрии есть село Кереченд. Может, мои предки были там крепостными. А может, я и ошибаюсь. По происхождению я крестьянин и горжусь этим.
— Гм… — скривился Оливер. — Никогда не слышал, чтоб кто-то крестьянским происхождением гордился! Вы не коммунист?
— А разве это очень важно? Мне известно, что вам поручили узнать, не занимаемся ли мы антипатриотической деятельностью. Наши убеждения не должны вас волновать. А если я скажу, что буддист? Или заявлю, что верю в переселение душ? По закону нельзя преследовать людей, если они ничего противозаконного не совершают.
Оливер начал терять терпение.
— Вы слишком много болтаете! Отвечайте на вопросы короче.
— Если вы таким тоном будете со мной разговаривать, я вообще перестану отвечать.
— В Красной Армии были?
— Я был, прошу покорно, обыкновенным военнопленным. Теперь мне очень хочется демобилизоваться и уехать домой. И оставьте вы меня, пожалуйста, в покое!
— Сначала мы должны кое-что выяснить. Вы были в Красноярске. Не встречали вы там офицера по имени Отто Брюнер?
— Я жил в солдатском бараке, из офицеров мало кого знал.
— А откуда знали Йожефа Ковача?
— На фронте был при нем денщиком.
— Много в Красноярске коммунистов?
— Очень много. Чешские легионеры перестреляли их. Я на похоронах присутствовал.
— Я вижу, от вас ничего не добьешься. Даю вам время на размышление. Если вы и впредь откажетесь откровенно отвечать на вопросы, я поговорю с вами на другом языке.
— С удовольствием. Кроме родного венгерского языка я говорю по-немецки, по-русски и понимаю почти все славянские языки.
Оливер нахально расхохотался:
— Ну, наш язык понять легче.
— Видите ли, — проговорил он медленно, чеканя каждое слово, — мои предки тысячу лет возделывают эту землю. Они венгры. Воевали, смешивались с печенегами, татарами, гуннами, турками. Может, кто из них и воровал, если голод толкал на это… Но чтобы кто-нибудь из них был доносчиком? Нет! Я уж, во всяком случае, не унаследовал от них такой склонности.