— Старики даже песенку сочинили о своей службе там…
— Знаю я ту песенку. Мелодия красивая, а слова глупые, — перебил друга Тамаш.
— Это точно, — согласился с ним Керечен.
— Когда их там окружили, наголодались они, бедняги. Говорят, всех крыс в городе съели…
Тамаш подошел к окну и, выглянув, посмотрел на небо.
— Как ты думаешь, который час? — спросил он.
Керечен пожал плечами:
— Разве без часов определишь?
— Ты спать не хочешь?
— Как не хочу? Хочу, но еще больше хочу есть!
— Тогда давай есть. Мясо, наверное, уже уварилось.
Тамаш вынул из горшка горячие куски мяса. От них исходил такой аппетитный запах, какого они, казалось, никогда в жизни не нюхали. Они отрывали зубами большие куски мяса и жадно глотали их, обжигая рот. Ели молча, целиком поглощенные едой, долго, обгрызая и обсасывая каждую косточку. Вскоре в горшке ничего не осталось. Заглянули в горшок, а там одна вода да пена накипевшая. Они и пену всю слизали. Потом долго сидели молча у кучки обглоданных заячьих костей.
— Зря мы все съели, — первым нарушил тишину Иштван. — А завтра что есть будем?
— Завтра нам нужно идти дальше.
— Завтра? Кто его знает, когда оно наступит, это завтра?
— А все равно, когда бы ни наступило. Поспим как следует, а как проснемся — в путь.
— Тогда пошли спать.
Улеглись рядом. И хотя все тело будто свинцом налилось, сон почему-то не шел. Разговорились. Вспомнили унтера Драгунова, солдата Игната, благодаря доброте которого они остались живы, а не то и их бы колчаковцы замучили насмерть. А потом облили бы бездыханные тела бензином и сожгли или в Каму бросили.
Стояла такая духота, какая даже в разгаре лета бывает только перед грозой. И действительно, вскоре разразилась гроза. Сначала небо перечеркнула одна молния, за ней — другая. Раздались первые удары грома, и начался ливень.
Через маленькое окошко ничего не было видно, кроме сплошной серой стены дождя. Деревья жалобно стонали под сплошным водопадом, который обрушился на них с неба…
На следующий день проснулись поздно. Ярко светило солнце. А в лесу каждое дерево, каждый листочек так и сверкали, умытые прошедшим ливнем. По деревьям ползали лесные жучки и букашки, обремененные своими заботами. От хмельных испарений земли кружилась голова…
Имре, зажав между колен плоский камень, точил на нем топор и ножи. Затем он вырезал из куска дерева грубый гребень. Вымывшись дождевой водой, которая натекла в стоявшую во дворе бочку, они высушили волосы и расчесали их. Длительный сон прибавил им сил. И лишь истощенный за долгие дни плена желудок настоятельно требовал своего — пищи.
— Нужно идти, — сказал Керечен. — Нельзя терять попусту время. Нам нужно уйти подальше от Камы. Я уверен, что где-нибудь поблизости должно быть человеческое жилье. Старик тоже не мог жить далеко от селения: ему ведь нужны были мука, соль, масло и прочие продукты. До ближайшего села — не больше дня ходьбы, это уж точно. Пошли!
— Я никуда не пойду, — заупрямился Тамаш, — пока не наемся… Я голоден как волк…
Иштван бросил на товарища сердитый взгляд и сказал:
— Ты что, думаешь, тебе каждый день будет везти? И каждый день ты будешь встречать трусливого волка, у которого сможешь спокойно отнимать его добычу? Дурень! В пути мы скорее найдем что-нибудь из еды. У нас теперь и топор есть, так что для ночлега сможем устроить себе шалаш. Наливай воды в кружку и пошли!
Имре неохотно повиновался.
Шли по густому вековому лесу. Кругом росли ели, сосны, березы и лишь изредка попадался кустарник. Лес жил своей обычной жизнью: высоко в кронах деревьев, весело щебеча, порхали птицы, по стволам ползали букашки, иногда можно было увидеть белку, деловито перелетавшую с ветки на ветку. Однако ничего съестного беглецы так и не нашли, не считая нескольких птичьих яиц, конского щавеля, кедровых орешков да земляники.
Идти по густому лесу было трудно, так что вскоре путники сильно устали. Ноги дрожали в коленях, а перед глазами опять поплыли разноцветные круги. Во рту пересохло, а воду, которую они с собой взяли, давно выпили. На лице у них выступили крупные капли пота. Мокрые пряди волос липли ко лбу. Иштван и Имре давно не стриглись и так обросли, что походили на дикарей.
Солнце уже перевалило за полдень, но его лучи все еще пробивались сквозь густую листву.
Ноги в сапогах ломило, но ни Имре, ни Иштван не решались их снять, боясь повредить ноги о сучья и кочки. Разлапистые ели иногда больно ударяли по лицу, как когда-то бил их хлыстом унтер Драгунов. Руки были в сплошных ссадинах и царапинах. Они шли и шли, а лесу и конца не было видно. Возможно, они заблудились и теперь бесцельно бродили по кругу.