Вскоре Тамара притихла. Укрыв ее одеялом, он еще долго сидел рядом, держа в руках ее горячую ладошку, а утром, едва рассвело, оделся и пошел к железнодорожному вокзалу - в том районе жил Игорь Красильников...
Человек, ставший мужем его дочери, никогда не был ему близок. Не был и не мог стать. Он понял это еще тогда, восемь лет назад, ранним февральским утром, когда стоял в прихожей чужой квартиры и, переминаясь с ноги на ногу, ждал приглашения войти. Федор Константинович на всю жизнь запомнил, как это все происходило.
Он стоял спиной к двери, лицом к приоткрытой дверце шифоньера, и в большом, находящемся в шаге от него зеркале видел то, что делалось у него за спиной. В соседней комнате под низко висящим малиновым абажуром двигалось какое-то существо. Наверное, надо было отвернуться, но он продолжал вглядываться в отражение, смотрел и не мог отвести глаз от полноватого, круглолицего парня, неуклюже прыгающего на одной ноге. Волосы косой челкой спадали ему на лоб; из-под нее в сторону зеркала, то есть в спину Тихойванову, то и дело бросались быстрые, растерянные взгляды. От волнения Игорь - Федор Констанинович сообразил, что это был он, - никак не мог попасть в штанину и, только когда оперся о спинку стула, надел наконец брюки. И хотя, наблюдая эту сцену, глядя на нелепо приплясывающую фигуру, Тихойванов каким-то образом - косвенно, что ли? - надеялся унизить обидчика дочери, получилось совсем наоборот: униженным почувствовал себя он сам.
Возможно, в эту минуту и родилась неприязнь к будущему зятю. Или чуть позже, когда Игорь пригласил его войти в комнату с малиновым абажуром, предложил сесть на диван, а сам остался стоять, прислонившись к оклеенной темно-красными обоями стене, как посторонний, как зритель, ожидающий начала представления.
Светлана Сергеевна, мать Игоря, тоже находилась в комнате. Тоже стояла. Сбоку, почти за спиной гостя, демонстративно скрестив руки на груди. Тихойванову недвусмысленно давали понять, что чем короче будет его визит, тем лучше. Даже настенные часы с длинным раскачивающимся маятником, казалось, говорили о том же: "Чужой в доме, чужой в доме". Мягкое, податливое ложе дивана, на который он имел неосторожность сесть, всасывало Тихойванова все глубже, заставляя принять неудобную позу, и он подумал, что вещи в этом доме, под стать хозяевам, тоже настроены против. Невозможным показался разговор, стыдно было его начинать; да и о чем, собственно, говорить? О том, как ему обидно, как больно за себя и за дочь? Он как бы увидел себя со стороны, представил, как должно быть неуместно его присутствие здесь, в этой незнакомой квартире, в столь ранний час, как несуразно он выглядит - этакий солдафон (на нем был форменный китель железнодорожника, правда, без петлиц, и даже пуговицы были черные, гражданские), поднявший на ноги мирно почивавшую семью.
Пожалуй, Игорь все же успел что-то шепнуть матери, и теперь его принимали за просителя: "Надо же, и позицию выбрали, - подумал Федор Константинович. - Сынок в лоб, мамаша с фланга".
Ему захотелось, не медля ни секунды, встать и уйти, никому ничего не объяснив, не произнося ни слова, но дома ждала Тамара. Кто-кто, а он знал, какого известия она ждет и к а к будет смотреть на него, когда он вернется. "Ведь я пришел не из любопытства, - успокаивал он себя. - Тамара ждет ребенка, и я хочу знать намерения отца этого ребенка. Что же тут непонятного? Вполне законное желание". Последнее соображение и заставило остаться.
- Я пришел... - излишне громко начал он, но спазма, сковавшая горло, мешала говорить, и он глухо закончил: - Вы... вы и так все знаете.
Последовавшая затем пауза была заполнена размеренным ходом тяжелого маятника. "Чужой в доме, чужой в доме", - все громче стучал он.
- Простите, я не совсем понимаю, - хорошо поставленным голосом сказала Светлана Сергеевна. - Собственно, чего вы от нас хотите?
От того, как неудачно он начал, как скомкал первую фразу, как холодно и спокойно задала свой вопрос Светлана Сергеевна, как подчеркнула "от нас", объединяя себя с сыном, Федору Константиновичу стало не по себе. Снова захотелось встать и уйти.
- Моя дочь ждет ребенка, - все так же глухо, раздельно цедя слова, сказал он, впрочем, уже не надеясь и как бы даже не желая быть понятым этими людьми.
- Позвольте, а какое отношение к вашей дочери имеем мы? - спросила мать Игоря.
- Моя дочь ждет ребенка от него. - Он показал глазами на стоявшего в стороне парня.
- Вы в этом уверены? - надменно подняв ниточки бровей, прежним ледяным тоном спросила Светлана Сергеевна. - У вас что же, есть доказательства?
Вопрос повис в воздухе, неожиданный, как удар бича.
"Доказательства! - обожгло Тихойванова. - Доказательства! Но какие могут быть доказательства?!"
- Вы мне не верите? - Голос его дрогнул.
- Простите, а почему мы должны вам верить? - парировала Светлана Сергеевна.
- Вы спросите у своего сына, - сказал Тихойванов, и они оба посмотрели на Игоря.
Тот стоял с отсутствующим выражением лица, почти отвернувшись, но, очевидно, матери его вид о чем-то все же говорил.
- Если даже так, - неуловимо изменив тон, снисходительно сказала она. - Допустим, что так... Предположим... на секунду предположим, что мы вам верим и ребенок на самом деле от Игоря. Что меняется?.. Простите, как вас зовут?
- Федор Константинович.
- Так вот, уважаемый Федор Константинович, я не совсем понимаю, чего вы хотите. Вы что же, намерены насильно женить моего сына на своей дочери и таким образом устроить ее счастье? Но это же смешно! Сами подумайте, разве о таком браке может мечтать девушка в ее возрасте? Вы, ее отец, вы уверены, что она поблагодарит вас за такое сватовство?
Она тонко рассчитала силу своих аргументов - Федор Константинович растерялся. Он видел, как Светлана Сергеевна неслышно подошла к дивану, как опустилась на стул и, подавшись к нему своим негнущимся корпусом, заглянула в глаза. На лбу и в углах ее рта стали видны редкие, но глубокие морщины. "Когда она успела напудриться?" - мельком подумал он, едва слыша, о чем она говорит.
- Я мать, я понимаю ваше состояние и сочувствую вам... Я ни в коем случае не оправдываю сына... Раз уж так случилось, давайте лучше вместе подумаем, что можно сделать практически...