Мебель решили не брать, только самое необходимое. Собственно, решил отец - Тамара не вмешивалась, молча помогала ему складывать вещи и безучастно кивала, глядя, как он ходит по комнате и нарочито бодрым тоном, вроде бы обращаясь к внучке, говорит о новом мебельном гарнитуре, выставленном в витрине магазина недалеко от их новой квартиры: там и кресло, и полированный шифоньер, и диван-кровать с тумбочкой для белья, и письменный стол для Наташки.
- Сделаю вам подарок на новоселье, - говорил он, расхаживая перед сидевшей за столом внучкой, а сам украдкой бросал взгляды на дочь. - Чего рухлядь эту старую с собой тащить? Она свое отслужила. Правильно я говорю, Наталья? Будешь ты свой кабинет со столом иметь. Все новое будет: мебель, квартира, жизнь новая! Разве плохо?
- Хорошо, деда, - в тон ему отвечала внучка.
Тамара отлично понимала, ради кого он старается, к кому обращены его слова, в глубине души была ему благодарна. И все же неуклюжая попытка утешить, смягчить ее горе вызывала еще и жалость к отцу, досаду и даже злость на него. Как уживались в ней эти, казалось бы, взаимоисключающие чувства, неизвестно, но, сколько она себя помнила, уживались. Бывало, особенно в детстве, приливы любви к отцу были так сильны, что, едва дождавшись его возвращения с работы, она бросалась в его объятия, беспричинно плакала, и ее маленькое сердечко стучало так сильно, что она всерьез боялась, как бы оно не выскочило из груди. Но, бывало, и злилась...
Вот он ходит из угла в угол, рассуждает о мебели, об отдельной комнате для Наташи, а подумал, как больно ей, Тамаре, слышать это?! Кабинет для Наташи в переводе на нормальный взрослый язык означает, что дочь займет комнату, предназначавшуюся для их с Игорем спальни - так планировали раньше. Когда это было? И месяца не прошло - с ума сойти!..
А отец продолжал описывать квартиру, лоджию, ванную с голубым кафелем. Господи, ну о какой новой жизни он говорит?! Кому нужен его показной оптимизм? Зачем делать вид, будто ничего не случилось, - ведь случилось же, случилось! Она осталась без мужа, Наташка - без отца, и никуда от этого не уйдешь, не спрячешься.
Злилась еще и оттого, что интуиция подсказывала: отец прав, начинается - да что начинается, уже началась - другая жизнь. С арестом мужа что-то надломилось в ней, изменив отношение к Игорю. Все восставало против такого исхода, между тем опыт всей прежней жизни говорил о том, что отец в конечном счете всегда оказывался правым. На все сто процентов.
После смерти матери, еще девчонкой, она научилась понимать, когда он одобряет ее поступки, когда нет, и не со слов - он никогда не отличался красноречием, к тому же жалел ее сверх всякой меры, вероятно, боялся услышать упрек в грубости, обидеть слишком категоричным "нельзя", - а по выражению лица, по взгляду, по случайно оброненной фразе. Привыкшая за время его частых и продолжительных отлучек к самостоятельности, она нередко поступала наперекор его молчаливому неодобрению. Делала это из духа противоречия, и, надо признать, не раз обжигалась на этом, и тогда злилась еще больше, винила отца, а он, вместо того чтобы приструнить, отругать, поставить на место, как назло, упрекал не ее, а себя, находил в ее неудачах свою вину и этим, случалось, доводил ее до истерики: жалость к самой себе мешалась с пронзительной жалостью к отцу, и вместо облегчения она испытывала дополнительные муки, угрызения совести из-за собственной несправедливости. В таких случаях он терялся, не знал, что предпринять, и чаще всего уходил на несколько часов из дому, чтобы дать ей время успокоиться. Бедный отец! Каким терпением надо обладать, чтобы безропотно сносить ее капризы, причуды взбалмошного характера, как надо любить, чтобы прощать обиды, бездумно наносимые не раз и не два, а годами, изо дня в день.
Неужели, повзрослев, Наташка будет к ней так же беспощадна?
Утром, помогая укладывать вещи, Тамара впервые за последние недели смогла отвлечься от постоянно гнетущих мыслей о муже, о неожиданно свалившемся на ее плечи несчастье. Словно вернувшись после долгой разлуки, она смотрела на отца и едва узнавала его.
Как он постарел! Мужественное, перечеркнутое глубоким шрамом лицо покрылось сетью морщин. Седина перекинулась с висков на всю голову, даже в бровях серебрились белые волоски. Он наклонился над чемоданом, и Тамара рассмотрела светло-коричневые пятна на его руках, худую, старчески незащищенную шею, склеротические жилки на скулах, прядь пепельного цвета волос. Она смотрела на него со смешанным чувством удивления и стыда и ощутила, как к горлу подкатывается мягкий, парализующий дыхание комок. Вдруг совершенно отчетливо и неожиданно для себя подумала: "Сколько же часов, дней, а может быть, и лет отняла я у него, насколько усложнила его и без того нелегкую жизнь?" Захотелось прижаться к нему, выплакаться, как в детстве, на его груди, но что-то мешало сделать это - незримая, ставшая за последние годы непреодолимой преграда.
Не в силах сдержать рыдания, она успела выскочить в прихожую, оттуда в подъезд и там заплакала громко, навзрыд, прислонившись к холодной батарее парового отопления. По лицу катились слезы - не облегчающие, очищающие душу, не приносящие в конечном счете успокоение, а горькие слезы раскаяния. Припомнилось все: ссоры, взаимное непонимание, препирательства по пустякам, стычки, все те раны, что наносила ему своей черствостью, эгоизмом, и самая большая из них - ее отношения с Игорем.
С самого начала, с первой минуты знала, что отцу он не понравится откуда была эта уверенность? - и сознательно не знакомила их, оттягивала встречу. Даже после того как они стали близки, не привела Игоря домой, а ведь чувствовала: отец все замечает, догадывается, ждет. И только когда пришел тот злосчастный вечер и Игорь с обычными своими шуточками, но достаточно твердо заявил, что начисто лишен родительского инстинкта и намекнул, уже более осторожно, что через знакомых устроит так, чтобы без лишнего шума избавиться от ребенка, - вот тогда первый, о ком она подумала, был отец. Бежала по пустынным улицам, падала в снег, поднималась и снова бежала навстречу слепящим фарам автомашин, чтобы пожаловаться единственному во всем мире человеку, способному понять, пожалеть, простить. И он понял, не упрекнул и утром, чуть свет, не сказав ни слова, пошел к Игорю.