…Двери захлопали, послышались голоса, и в коридор потянуло холодом. Мария открыла глаза и смутилась: за окном полоскалось серенькое, ветреное утро, мимо сновали люди.
У дивана стоял высокий мужчина. Щурясь, он рассматривал ее и, благодушно улыбаясь, декламировал:
Мария растерянно прикрыла горло рукой, одернула подол и торопливо спустила ноги. Мужчина бесцеремонно смотрел на нее. Она крепко потерла ладонями щеки и зло посмотрела на него: «Цепляется тут всякий…»
Он стоял все так же улыбаясь, чуть склонив голову с четким пробором. Заговорил рокочущим голосом:
— Простите, разбудил… Но для сна должна быть постель…
— А вы постройте вначале гостиницу, — сердито прервала его Мария.
— Гостиницу?.. Это, пожалуй, убедительно, — он отошел к окну, запоздало спросил: — А разве ее здесь нет?..
Она промолчала. Придирчиво оглядела юбку, хотела поправить чулки, но не решилась: сновали люди, гулко выстукивали каблуки.
За дверью лениво и сухо, как дрова в печке, потрескивал арифмометр.
Мужчина стоял у окна, крупноголовый, с заложенными за спину руками и виновато уговаривал:
— Вы не сердитесь: все равно бы вас разбудили…
Мария подумала, что сердиться действительно нелепо: ничего плохого он не сделал. Взглянула на его крупную спину, сказала:
— Да я ничего…
Он повернулся к ней, все так же щурясь, влажно блеснул узкими, плотно посаженными зубами:
— Вот сразу бы так…
Мария отошла к другому окну. Рамы не были еще проклеены, и сквозь щели тянуло свежим воздухом. Под склон виднелась с мелкими перекатами и черной крупной рябью река. Грязными кусками льда плавали гуси. Вначале Мария даже удивилась: откуда лед, если река не застывала? На сырых мостках полоскала белье женщина. Вода в реке была мрачно-синяя, и выполосканное белье казалось пересиненным.
Мужчина громко восторгался:
— Нет, вы посмотрите: только у нас могут быть такие женщины. На ветру, в холод с голыми ногами — и нипочем! Лев Толстой, однажды увидев вот такую ядреную красавицу, решил, что именно они и произвели русский народ. А, как вы думаете? Верно, да?..
Мария отвела глаза от окна и скорее весело, чем сердито подумала: «Прилипчивый какой…»
Поддерживать разговор не хотелось. Она взяла сумку и пошла к двери, на которой был приколот потемневший листок ватмана, на нем славянской вязью было: «Культпросветотдел».
Не зная, что делать, заглянула в комнату, тесноватую от столов, в нерешительности остановилась у порога. В углу сидела девушка с легким пухом светлых кудряшек. «Одуванчик, — улыбнулась Мария. — Дунуть и облетит работник культуры».
— А Павла Ивановича еще нет?..
Светленькая девушка отрицательно тряхнула головой, кудряшки рассыпались и тут же привычно улеглись.
— А вы подождите.
Мария оглядела комнату. Столы была закапаны чернилами. На стене висел знакомый плакат с категорическим призывом — «Все на фестиваль!»и типографского производства лозунг со словами Маяковского:
«Я тоже молодая», — подумала Мария и вздохнула. Больше осматривать было нечего, и она опять взглянула на девушку. Та подняла голову, отчего-то смутилась, покраснела до шеи и спросила:
— А вы откуда?.. Из Синеволино?.. Заведующая клубом. Ах, простите: вам только что звонили. Что-то срочное. Не то скот заболел, не то еще что-то такое…
Мария испуганно подумала: «А как же встреча? Как Никитка?». Ей вдруг стало тоскливо.
Она до устали крутила ручку темного жестяного ящичка, наглухо прикрепленного к стене, и громко дула в трубку. Хорошо, если бы успеть сбегать на элеватор: может, он уже там — разыскивает машину до Синеволино… На коммутаторе, наконец, отозвались. Соединяли долго. В ухо потрескивало, слышались далекие неясные голоса. Неожиданно из всех шумов вырвался сердитый крик: «Какой еще лимит! Мне зябь — зябь! — пахать надо!..» Потом фальцет требовал автомашины и грозил скорым снегом. И совсем рядом, как будто это относилось к Марии, женский голос укоризненно вздохнул: «Ох, Миша, Миша. Ну нельзя же так. Я же не сказала…»
Мария терпеливо ждала, прислушиваясь ко всем этим сердитым, укоризненным, радостным голосам, недоумевала: что могло случиться за ночь? И вдруг сквозь треск и разноголосицу она услышала: «Ильюшина, это ты?». Голоса отдалились, и она крикнула: