Она поднимается и выходит во двор.
На севере — завеса в полнеба, свинцово-пепельная, пухлая. Она дымится, растет, застилая блеклое небо.
Мария беспокойно проходит по двору, избитому копытами и густо усеянному шишляками, скучному от безлюдия, и выходит за ворота, на широкую дорогу, когда-то аккуратно обструганную грейдером. Дорога по-прежнему пустынна. Мария садится на зеленый плитняк у самых ворот, ее сразу прохватывает ветром, она ежится и, не выдерживая, возвращается в лечебницу.
На узкой скамье сидеть неудобно: ноги не достают до пола, колченогая скамья покачивается. Мария упирается локтем в подоконник, поддерживая голову кулаком, и сладко, дремотно думает о густом чае с сизоватым дымком и нагретой постели с тяжелым ватным одеялом.
А машины все нет. Директор бы мог прислать свой «газик». Хотя он, кажется, опять ремонтируется. Плохие дороги, вот и разбиваются машины. И это, свалившееся неожиданно на плечи: «Эм-карр!» — будто кричат вороны.
За окном, в кустах чахлой акации протяжно и тонко, словно сквозь зубы, насвистывает ветер.
Также тонко, но совсем неумело насвистывает иногда Никитка. Нос у него точно коноплей осыпан. Над бугроватым лбом волосы растут не прямо, как у всех людей, а сразу назад, к затылку, и опущенная челка повисает дугой. «Нашему Никитке волосы корова зализала», — смеется над ним соседка. Никитка не сердится — он выше этого, а только пыхтит, раздумывая над чем-то сосредоточенно. У него бывает уйма ошеломляюще пестрых вопросов, и Мария часто теряется: откуда он их берет?
Когда она возвращается домой, он, забыв о молотке и гвоздях, подходит к ней, долго молча смотрит в глаза и самым серьезным тоном спрашивает:
— Мам, блондин это что такое? А брюнет? Сначала брю, а потом нет? А что такое брю?..
Бывает так, что она не знает, как уйти от вопросов и тогда хватает его в охапку, валит навзничь и, щекоча шершавыми холодными губами его шею, сердито грозит:
— А ну, где у тебя нос? Сейчас покличу воробьев, и они склюют твою коноплю…
Но серьезного человека нельзя так просто обмануть. Он сучит ногами и смеется:
— Ага, не знаешь! Не знаешь, а еще щекотаешься. — Как будто есть прямая связь между тем, что она знает и тем, что хочется вот так бесконечно тискать и щекотать его шею губами.
Родной человек может целыми днями безропотно ждать ее, но подчас и он сердится. Однажды Никитка не спал до самой ночи и, когда она вернулась, горько сказал:
— Вся моя жизня ушла в любовь…
— Что-что? — удивленно переспросила она.
Но он, отвернувшись к стене, не захотел отвечать.
И вот он опять ждет ее. А она не смогла купить самосвал. Что сказать? Он и так перестал верить в ее россказни об отце.
А машины все нет. И опять слышится ей: «Эм-кар-р!» Тяжело падают капли.
За окном словно наступают сумерки — начинает валить снег. Лохматый, сухой, он наискось бьет по окну и тихо ложится на землю.
Мария трогает лоб. Горячий. Она пугается, что может заболеть: говорят, свирепствует какой-то вирусный грипп. А как же тогда скот? Их комсомольские ругачки о надоях и упитанности? Ведь назвал же директор однажды комсомольцев «гордостью и опорой совхоза». А какая из них опора! Прав был Юрка Зобин, когда говорил на последнем собрании:
— Товарищи! Мы построили совхоз и успокоились. Мы давно вышли из своих рамок и должны войти в них обратно.
Все согласились, что надо войти обратно в свои рамки, назначили посты, контроль, нарисовали в клубе красивые диаграммы, а теперь вот может все рухнуть. «Как пожар»! — вспоминает она, и ей становится жарко… Размечталась она тут о чае, о теплой постели. О Никитке раздумалась, будто не сумеет поставить его на ноги без мужа. А машины все нет. Может, ее и совсем не будет.
Мария встает, опять идет через двор к воротам, на широкую дорогу. Острая свежесть окатывает всю, словно холодной водой. Кажется, что где-то невидимо расцвели ландыши — тонкий, едва уловимый аромат пронизывает густой воздух. Ее бьет легкий озноб, она уныло возвращается в помещение. Вернее всего — пойти пешком. Да и опоздала она разыскивать мужа. Можно просидеть до морковкиного заговенья, а так все-таки будет двигаться к дому. Она старается представить коров, заболевших эмкаром, но только видит большие лилово-влажные глаза и кривые струйки слез на атласных мордах.